Анна Саакянц. Иосиф Уткин. Часть пятая

Анна Саакянц

ИОСИФ УТКИН

Цитируется по: Уткин И.П. Стихотворения и поэмы. Л.О. изд-ва “Советский писатель”, 1966, стр. 384.

5

Острая конфликтность поэмы, её психологизм, оригинальный, смелый и образный язык давали право поставить «Милое детство» рядом с «Повестью о рыжем Мотэле».

Однако это любимое детище Уткина в печати одобрения не получило, ни тогда, когда автор печатал первые главы, ни после выхода её отдельной книжкой в 1933 году. Нападки на поэта продолжали усиливаться. Во многом это связано было с общей ситуацией, сложившейся в конце 20-х — начале 30-х годов в литературе, когда развитие её было осложнено диктаторскими требованиями разных писательских объединений и группировок, претендовавших на законодательное руководство советской литературой. Эпоха требовала не только умения рассказать о том новом, что создавалось во всех концах страны в годы первой пятилетки и индустриализации; не только публицистической остроты пера при обращении к теме кризиса в капиталистических странах и обострения международных отношений. Время требовало также углубленного проникновения в суть происходящего и, конечно, во внутренний мир нового человека. Между тем некоторые поэты, в частности А. И. Безыменский, а также критики начали с вызовом декларировать ненужность, даже вредность лирики в годы «великих конструкций», проповедовать суровый аскетизм, переключение личной жизни в область жизни коллективно-производственной, переживаний отдельной личности — в сферу переживаний исключительно социальных. Упрощая задачи, стоящие перед литературой, а также опираясь на неверный лозунг «союзник или враг», некоторые деятели РАППа выступили инициаторами травли и вульгарного толкования творчества писателей, не подчинявшихся рапповским установкам, и вдобавок — «непролетарского» происхождения или не состоявших в РАППе. В числе последних оказался и Уткин. В апрельском номере «Молодой гвардии» за 1929 год появилась статья под грозным, «пригвождающим» названием: «Иосиф Уткин как поэт мелкой буржуазии». В ней по пунктам «доказывалось», что все без исключения темы поэзии Уткина, равно как и подход поэта к изображаемому, «вырисовывают… социально-психологический образ — «мещанина».

Подобные выступления и настроения сделали своё дело: Уткин и впрямь уверовал на какое-то время в собственную «мелкобуржуазность». Внушив себе, что выражение человеческих чувств в его творчестве — это издержки «буржуазного миросозерцания» и результат влияния «формализма и эстетства», поэт декларативно отрёкся от своего лирического «я»:

А нам не положено вброд
Плестись
по сердечным постоям,
Когда современность
берёт
Девятый
в бетон
Днепростроя.

(«Проблема формы»)

Под этим лозунгом идёт развитие поэзии Уткина в 1929— 1931 годы. Каясь в «отсутствии классовой чёткости» в собственной лирике, Уткин обещает, что новые его работы будут свидетельствовать о происшедшем в его миросозерцании «переломе». Эти новые работы появляются в январском номере «Молодой гвардии» за 1930 год. В первой из них — программном стихотворении «Герой нашего времени» (1929) —поэт провозглашает новую тему и нового героя своего творчества. Задача поэта отныне — писать о рабочей Москве, о трудовом дне рабочих, «кроющих» абстрактный «чудовищный» бак, о возвращающемся после работы домой усталом «соседе» (также обрисованном совершенно обобщённо). В другом программном стихотворении, «Проблема хлебопшена» (1929), автор пытается говорить уже непосредственно от имени нового героя, который (опять-таки надуманно) решает дилемму: что в первую очередь нужно «питать»: собственные желудки или плавильную печь? Второе — безоговорочно решает герой (и поэт вместе с ним), — дабы не возродился в стране «трёхцветный позор» (империя), страшные призраки которого он совершенно явственно себе представлял Стихотворение это, как и другие подобного рода, написано в несвойственном Уткину схематичном и весьма примитивном плане. Мысль, выраженная в заключительном аккорде стихотворения: «личность, домашности — в стороне, — давайте скажем стране» — звучит неточно и неубедительно, а главное — упрощённо. Проблему нехватки «хлебопшена», то есть временных материальных затруднений, поэт неправомерно связывает с необходимостью оставить на время «в стороне» человеческую личность вообще…

Личность эта — живой, конкретный человек — ушла из поэзии Уткина. Поэт, совершенно сознательно, теперь старается не замечать «ни форм, ни лиц». Стремясь встать своей эпохе «во фланг и рост», он видит её лишь в целом и в общем. Словами: «наивен лирический твой шалаш среди небоскребов, поэт» («По дороге домой», 1929) он, в сущности, обрекает своё творчество на риторическую обобщённость.

Годы 1930—1931 можно назвать периодом искусственно сконструированной поэзии Уткина, или, как он сам назвал большинство своих стихотворений той поры, — периодом «публицистической лирики». Уткин пишет много стихов в газеты «Правда», «Известия», «Рабочая Москва», «Комсомольская правда» — о Красной Армии и комсомольской конференции, о советской женщине и ударниках стройки, об электрификации и «бдительности у границы»… В 1930 году Уткин создает либретто оперы «Вышка Октября» (музыка Б. Яворского), поставленной в Большом театре к тринадцатой годовщине Октябрьской революции. Были в творчестве Уткина тех лет бесспорные удачи: «Песня старого рабочего» из «Вышки Октября», «О юности», «Война и мир» и другие, не говоря уже о том, что публицистика как жанр была очень нужна в те годы. Однако для творчества Уткина этот период был наименее удачным, ибо поэт выступил в несвойственном для себя жанре. Ему пришлось воспользоваться чужой, готовой формой стиховой публицистики Маяковского, подражать его интонациям, — получалось натянуто и бесцветно.

В 1931 году лучшие из газетных стихотворений Уткина вышли отдельной книжкой под названием «Публицистическая лирика». Рецензия на неё была отрицательной. Нелепый ярлык «мелкобуржуазности» не отлип от поэта. Несмотря, однако, на несправедливость отзыва в целом, в нём содержалось верное суждение о том, что Уткин, повернувшись к новым темам, «увидел лишь внешнюю сторону действительности» и «не смог глубоко осмыслить увиденное».

Несомненно, что Уткин и сам не был удовлетворён своим творчеством; а главное — понял, что его добровольное отречение как поэта от самого себя было заблуждением. Это видно уже по некоторым стихам 1932 года, в которых ощущается стремление поэта вернуться к самому себе, точнее — вернуть стихам своего лирического героя. Если в стихотворениях «Переваливая через…», «Легкомыслие» попытка утвердить лирическое «я» сделана в тоне нарочито шутливом (настанут светлые времена, мечтает он, когда «будет рада вся страна легкомыслию поэта»), то стихотворение «Соль» звучит вполне весомо и серьёзно. Творец своей эпохи имеет право на воплощение в поэзии своей личности и, утверждая это право, возражает подразумеваемому инакомыслящему:

…Ты глядишь
С укоризной, товарищ?
Современник
И автор побед, —
Уверяю:
Без соли
Не сваришь
Ни один стихотворный обед.

«Соль» дарования Уткина — глубоко прочувствованный мягкий лиризм. Публицистика была неорганичной для него и потому — «пресной». В том же 1932 году поэт конспективно записывает в блокноте: «Когда поэзия функциональна? Когда — искренна, а искренна—когда органична. Органична поэзия до тех пор, пока работает в сфере, действительно близкой. Перестроиться — это не значит умом постичь — но и перевести в лирическую память. О чём писать — это ещё только половина…» И дальше верная и для Уткина очень важная мысль: «Лирика — это не форма маленького стиха и темы, это — этический жанр стиха».

Строкам этим предпослано заглавие: «Решенье ЦК и лирика», — это, очевидно, тезисы какой-либо статьи или выступления по поводу постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций». Последовавшая за этим решением ликвидация РАППа и образование в 1934 году единого Союза советских писателей разрядили напряжённую атмосферу, положив конец существованию замкнутых литературных группировок. В программах поэтических вечеров Уткина тех лет неизменно стоял пункт «Больные вопросы»: «Актуальная поэзия и поэзия активная» И — неизменное и самое для поэта животрепещущее — «Лирика — этический жанр».

Этический — потому, что лирика занимается «отношением и взаимоотношением поэта и действительности, норма же отношения личного и общественного есть этика». Какова этика поэта, таково и его творчество, насущность его, долговечность его.

Зрелая поэзия Уткина (1933—1940) и стала выражением этического «я» поэта. Лучшие его вещи той поры — стихи о гражданской войне, о мальчишках, подобных герою «Милого детства», разными путями приходящих в революцию; они были особенно дороги Уткину: ведь в каждом из них заключалась частица его собственной биографии — и души. В стихотворениях «Бой» (1933), «Комсомольская песня» (1934), «Песня о пастушке» (1936), «Песня о младшем брате» (1938) Уткин рассказывает об этих героических ребятах, вкладывая в слова всю сердечную нежность и умея выразить трагическое предельно просто и лаконично:

Мальчишку шлёпнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.

Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он всё время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».

………………………………

И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперёд,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!

(«Комсомольская песня»)

Такой же высокой простоты достиг Уткин и в других стихах о гражданской войне, которых он в 30-е годы написал немало, — «Батя», «Провокатор», «Маруся», «Песня об убитом комиссаре», «Свеча», «Народная песня», «На фольварке» и другие. Они глубоко народны, и секрет тут не в нарочито простонародных, подчас песенных интонациях, которыми поэт великолепно владеет, а в том, что произведения эти написаны с точки зрения народных революционных масс, и — что самое важное — эта точка зрения народа, его оценка событий, его любовь и его ненависть органично и естественно слиты с чувствами поэта, независимо от того, чьими устами говорит поэт: своими ли собственными («Комсомольская песня», «Вспоминая у витрин Госторга…», «Прощание»), матери героя («Свеча»), боевого своего товарища («Маруся»)… И — ни одного надуманного слова, ни тени рисовки, ни следа риторики. Лучшие стихотворения, говоря словами Уткина, рождены «из глубины существа» поэта.

По сравнению с творчеством 20-х годов, в 30-е годы лирика Уткина претерпевает вполне определённую и закономерную эволюцию. Она очищается от накипи декоративных «красивостей» и неуклюжих наивных назиданий. Стих проясняется, всё больше тяготея к народно-песенному:

Близко города Тамбова,
Недалёко от села,
Комиссара молодого
Пуля-дура подсекла.

Он склонялся,
Он склонялся,
Падал медленно к сосне
И кому-то улыбался
Тихо-тихо, как во сне.

(«Песня об убитом комиссаре»)

Только теперь поэтическое ремесло даётся ему труднее (не побоимся этого слова!), чем прежде, ибо со зрелостью к поэту пришла строгость и взыскательность. «„Вытащить” из себя стихотворение в том самом виде, в котором ты его почувствовал, — трудно, — писал Уткин. — Гораздо легче ходить вокруг да около по эффектной „своей” дороге».

Лёгкая «эффектная» дорога навсегда осталась позади пройденного поэтом пути. «Звенящие волны», «бравурность нежного оркестра» и «золотая клавиатура» — все эти и им подобные цветистые вычурности ушли в невозвратное прошлое. Зато за простейшим, незамысловатым стихотворением подчас стоит более десятка черновиков. Такая требовательность к себе Уткина связана была и с его непрестанными размышлениями о судьбах поэзии вообще и лирики — в частности. Главными темами всех его публичных выступлений были: природа лирической поэзии и её назначение, честность, бескомпромиссность и абсолютная искренность художника; нерасторжимая связь лирики и этики и т. п. Полемически заострив свою мысль, Уткин высказался однажды: «Человек, чуждый лиризма, — общественно опасный человек… Лирика — борьба за тип человека».

Борьба за лирику (именно в том правильном смысле, в каком понимал её Уткин) была делом нелёгким и после ликвидации РАППа, в середине и конце 30-х годов. В литературе заметно ощущалась тенденция к иллюстративности, парадности и бесконфликтности. В этих условиях судьба Уткина продолжала складываться неудачно.

Все эти обстоятельства не могли не сказаться на творчестве поэта первой половины 30-х годов. С горечью говорит он о том, что критика его «не понимала сроду» («Охота на уток»); что мало кому дела «до такой захолустной глуши», как душа человеческая («Оправдание»); что не раз приходилось ему умирать «от смертельного раненья в область сердца и души» и порою просто хотелось сесть в поезд и унестись «подальше» из-под «огня» непонимания и недоброжелательства («Из окна вагона», «Кассир»).

Не о себе, не о перипетиях собственной внутренней жизни писал здесь Уткин, а об отстаиваемом праве поэта на художественное познание современности средствами лирики.

Не становясь при этом в позу несправедливо обиженного, поэт понимал главное: звучание его «честной строки» помогает людям жить, а значит, надо бороться за сохранение искренности, подлинности поэзии, вопреки узким теориям и «установкам». Интересно в этом отношении стихотворение «Поэту» (1939). Притворившись, что он пересматривает собственное творчество (в котором, ещё по мнению критики 20-х годов, поэт слишком рано заговорил о седине и грусти), Уткин иронически «утверждает» необходимость нравственной и творческой «перестройки»:

Нелепая эта идея —
На возраст коситься в стихах,
Писать: угасаю… седею…
И — ох, дорогая, и ах!

Напротив: седин не касаясь,
Тверди, не жалея труда:
«Я молод, — тверди. — Я красавец.
Я юн… и ещё хоть куда!»

Пускай в это верится слабо,
Ты всё-таки цели достиг:
Не выйдет любовь… то хотя бы
Получится радостный стих…

Быть самим собой, писать правду — к этому взывало стихотворение, этому подчинялось всё творчество Уткина 30-х годов. Мы не найдем в зрелой поэзии Уткина каких-либо следов приспособления к догматическим «теориям», попыток механически сочетать «личное» с «общественным», компромиссов с собственной совестью.

Лирический герой зрелой поэзии Уткина — это не прежний жизнерадостный юноша, выглядевший порою несколько самодовольным в любовании своей неуёмной бодростью и собственным духовным возмужанием. Это — сдержанный и скромный в выражении чувств человек. Но сами чувства его, равно как и глубоко человечная суть, остались неизменными. По-прежнему всем сердцем любит он родину, её природу, которая теперь чаще видится поэту не в бронзово-золотистом цвете, а в прозрачно-осенних, больше же всего — снежно-белых, зимних пейзажах («Осень», «Память», «Лыжни», «Утро», «Первый снег», «На деревья и на зданья.,.» и другие). В стихотворении «Тройка», навеянном пушкинский «Бесами» и «Зимней дорогой», картина русской природы, переданная красками народной песни, превратилась в апофеоз Родины, горячо любимой поэтом и непреодолимо и неустрашимо устремленной в будущее:

Кто навстречу: волк ли, камень?
Что косится, как дурной,
Половецкими белками
Чистокровный коренной?

Нет, не время нынче волку!
И, не тронув свежий наст,
Волк уходит втихомолку,
Русской песни сторонясь.

А она летит, лихая,
В белоснежные края,
Замирая, затихая,
Будто молодость моя…

Неизменным и постоянным качеством поэзии Уткина осталась теплота его к человеку, что особенно заметно сказалось в его любовной лирике. Чаще всего Уткин пишет о несовпадении двух человеческих миров: «нет переправы» между двумя «насторожившимися державами», врозь расходятся две лыжни, любимая отказывается от подаренного ей сердца: «говорит, другое есть»… Но никогда, ни единым словом не осуждает поэт любимую; грусть и сожаление о случившемся — вот и всё («Семейная хроника», «Посвящение», «Почему?», «Сердце», «Лыжни», «Старая песенка», «Задала любовь задачу…» и другие). Но когда любовь взаимна — стихотворение излучает радость («Типичный случай», «Счастье», «Телефон»). Отношение к людям просто и сильно выражено Уткиным в двух строках, где он пишет о страстном своём желании, чтобы

Всё великое свершалось
Для любви, а не для злобы.

(«Телефон»)

Но далеко не всё, как видел поэт, свершалось «для любви». Факты нарушения социалистической законности в конце 30-х годов наложили отпечаток на творчество многих советских писателей, в том числе и на поэзию Уткина. Приступы пессимизма, даже отчаяния иногда врасплох застигали поэта. В такие минуты ему казалось, что он одинок и затерян в жёстоком мире, что в сплошном мраке лишь он один страдает и «горит», что, быть может, выход в том, чтобы «подольше спать — не просыпаться».

Внимательно приглядываясь к тревожным явлениям в жизни 30-х годов, поэт, однако, понимал необходимость побороть растерянность, чувство беззащитности и обречённости. Показательно в этом отношении стихотворение 1940 года «На прогулке»:

На меня не хищник лютый
Нагоняет лютый страх
И не волчий мех, а люди
В меховых воротниках.

Да и много ль надо волку?
Волку только покажи —
Не винтовку, а двустволку…
И пойдёт он вдоль межи,

Будто нищий, озираясь,
Шкуру серую спасать…
Нет, не волк, а серый заяц —
Вот ты с кем попробуй сладь!

Ни в лесу, ни в снежном поле,
А в глуби своих мерзлот,
А в груди, где, как в подполье,
Заяц душу нам грызёт.

В этих строках Уткин утверждает древнюю и беспощадную истину о том, что носители зла «волки» — люди с инстинктами хищного зверя — не так уж и страшны сами по себе, что их можно, при желании, одолеть; а что гораздо опаснее «серые зайцы» страха, «грызущие» души некоторых людей, и что «сладить» с этим иногда бывает невозможно. Стихотворение «На прогулке», хотя и несущее на себе печать безысходности, способствовало распрямлению человеческой души, ибо обличало безотчётную людскую трусость, инстинктивное желание спрятать голову под крыло.

Надо сказать, что настроения отчаяния, потерянности, одиночества были для Уткина преходящи; их заглушали жизнеутверждающие оптимистические ноты. Однако игнорировать стихотворения, рождённые в моменты приступов пессимизма, никак нельзя. Без них творчество поэта предстаёт приглаженным, искажённым и далеко не полным.

Естественно, что некоторые свои вещи Уткин опубликовать в то время не мог. Вдобавок с каждым годом он все строже и требовательнее относился к своей поэзии, оставляя в столе хорошие стихи о природе, любви и красоте человека. В его сборники, вышедшие в 30-е годы, вошло менее половины им написанного.

Но и та часть поэзии Уткина, которая была известна читателям и слушателям, пользовалась большой любовью и популярностью. Уткин был одним из весьма немногочисленных поэтов-лириков в годы, когда на лирическую поэзию был большой голод; значение его творчества трудно переоценить. Очень характерны слова, написанные поэту в 1937 году одним из его читателей: «Мне хотелось крикнуть всем, что есть у нас человек, который кроме героики наших будней может высоко говорить о простом человеческом чувстве…» О важности, даже насущности лирики именно как жанра этического, о воспитании ею чувств человека можно судить по запискам, которые получал Уткин на своих творческих вечерах. Проблемы дружбы и любви, красоты и верности, подлинных и мнимых чувств и свойств человека — вот темы этих записок, которые поэт бережно хранил у себя… Трудно переоценить и человеческую активность поэта, выражавшуюся не в словах (с годами Уткин всё реже выступал на писательских собраниях с речами), а в конкретных делах. За всё Уткин брался «горячо и споро»: возглавлял ли он редакцию поэзии в Издательстве художественной литературы, работал ли в литконсультации с начинающими поэтами, выступал ли с творческими вечерами в различных городах страны (поэт очень любил такие поездки).

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Стихи, русская поэзия, советская поэзия, биографии поэтов
Добавить комментарий