Евгений Долматовский
ГОД АФРИКИ
Цитируется по: Долматовский Е.А. Интерстих. – М.: Мол. гвардия, 1982. – 223 с.
С. 139 – 154.
НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ НА МЕНЯ, ДУБРАВЫ
Не обижайтесь на меня, дубравы,
Сибирь, и Украина, и Кавказ,
Не жажда, приключений или славы
Меня надолго увела от вас.
Я помню, это началось когда-то
На рубеже сороковых годов,
Как добавленье к выкладке солдата
Я вас унёс за грань карельских льдов.
И понял: надо Родину с собою
Носить всегда — иначе жизнь пуста.
Я нёс её в себе от боя к бою,
И глобус изменял свои цвета.
А ныне, в годы мира, жизнь листает
Страницы: порт, аэродром, вокзал.
В далёкий край товарищ улетает —
Ведь это сам себе я предсказал.
Всё безграничней Родины сиянье,
И для стихов — бессонная пора,
Они — как инженеры в Асуане,
Как в малярийном Того доктора.
И, не боясь душевной перегрузки,
Они в жаре любой, в любом краю,
На всех широтах говорят по-русски
И представляют Родину свою.
ЛИЦЕЙ
«Под небом Африки моей…» —
Я шёл и повторял влюблённо,
Когда меня повёл в лицей
Товарищ комендант района.
«Вы понимаете — лицей!
Малинке сроду не учились», —
Твердил мой друг, и на лице
Улыбка светлая лучилась.
Вошли мы в класс. Видать, трудна
По арифметике задача.
К тетрадкам низко склонена
Каракульча голов ребячьих.
Её тончайшею рукой
Порой касался осторожно
Учитель, молодой такой,
Что с лицеистом спутать можно.
Вот колокольчика звонок —
И шум взрывается, неистов.
Мельканье голенастых ног,
Горелки — игры лицеистов.
Бананы. Грифы на стене,
Фонтаны пальм, вулканы света.
И всё-таки казалось мне,
Что это было, было где-то.
Ко мне видением пришло
Сквозь строй веков и поколений:
На взгорье Царское Село,
Наш гордый и курчавый гений.
В гвинейском городе Лабе,
В разливе зелени и сини
Опять все мысли — о тебе,
Опять все думы — о России.
ТАМТАМЫ
Африканское небо в алмазах.
Занесла меня нынче судьба
В знойный мир нерассказанных сказок,
В окружной городок Далаба.
По дорожным змеиным извивам
Мчит автобус быстрей и быстрей.
Приглашённые местным активом,
Мы вступаем в квадрат фонарей.
И сначала видны только зубы
Да неистовой страсти белки.
Эти люди мне издавна любы,
Как свобода и правда, близки.
Приглядись, как тверды и упрямы
Очи здешних парней и девчат.
И тамтамы, тамтамы, тамтамы,
Барабаны-тамтамы звучат.
Всё ясней, всё отчётливей лица
Проступают в тропической тьме.
В быстром танце идёт вереницей
Детство, с детства знакомое мне.
Наяву это всё? Иль во сне я
Пионерский салют отдаю?
В красных галстуках пляшет Гвинея,
На дорогу выходит свою.
Ожил здесь барабанщик, тот самый,
Что в сражениях шёл впереди,
И тамтамы, тамтамы, тамтамы,
Как геройское сердце в груди.
Чуть спружинены ноги в коленях,
И оттянуты локти назад,
В даль времён, и племён, и селений
Пионерский уходит отряд.
Проложили им путь сквозь века мы
В звонкий круг африканской весны,
И тамтамы, тамтамы, тамтамы
Всей планете сегодня слышны.
ОЗЕРО ТОГО
Вот и увидел я озеро Того,
Молча стою над его красотой.
Кажется мелкой и грустной немного
Взрослая встреча с мальчишьей мечтой
На берегу возле озера Того
Жалкий зверинец, пустой ресторан.
Полчища мух над стаканами грога,
Клетки угрюмых и злых обезьян.
Лучше осталось бы озеро Того
Маркою редкой в альбоме моём.
Плещет волной не купель носорога,
А малярийный густой водоём.
Но посмотри: вон по озеру Того,
Пересекая его по прямой,
В сторону хижин уходит пирога.
Кто там из города едет домой?
Доктор, рождённый у озера Того,
Но побывавший в краях, где снега,
В шляпе и куртке, застёгнутой строго,
Жадно глядит на свои берега.
Смотрит влюблённо на озеро Того
Тот, кто вакцину в пироге везёт.
Тихое счастье, святая тревога,
Тысяча новых сыновних забот.
Пусть же отныне на озеро Того
Буду смотреть я глазами того,
Кто донесёт до родного порога
Ящик с вакциною, как торжество.
ПЛАНТАТОРУ
Я в первый раз живых плантаторов
Увидел, будь они неладны,
Вчерашних королей экватора,
Банановых и шоколадных.
В отеле маленьком под пальмами,
В тишайшей голубой саванне
От криков их всю ночь не спали мы:
Они резвились в ресторане.
Вопила дьявольская музыка,
Весь дом как бы в припадке трясся.
Под их ругательства французские
Я встал и вышел на террасу.
Мужчины в шортиках с девицами,
Растрёпанными и худыми,
С остановившимися лицами
Танцуют в сигаретном дыме.
Они кривляются под радио,
Бездарно подражая чёрным.
Здесь эта музыка украдена
И изуродована к чёрту.
А на диване, перепившийся,
С причёской, лоб закрывшей низко,
Король банановый, типичнейший,
Каких рисуют Кукрыниксы.
Ещё карман хрустит валютою,
Ещё зовут его «патроном»,
Но ненависть народа лютая, —
Как бочка с порохом под троном.
И так вот до рассвета позднего
Они орали, жрали, ржали,
Под апельсиновыми звёздами
Свой век в могилу провожали.
Уже восток в лиловых трещинах,
Уже туман поплыл в низины.
Идут мимо отеля женщины,
Неся на головах корзины.
Идут красивые, весёлые,
Переговариваясь просто.
Плывут фигуры полуголые,
Изваяны из благородства.
Тряслась терраса дома пьяного,
И от суровых глаз прохожих
Я отступил за куст банановый:
Мне стало стыдно белой кожи.
СЛОНЫ
Средь пальм, к прибою чуть склонённых
Как бы придя из детских снов,
Живут слониха и слонёнок.
Как мало в Африке слонов!
Почти что все они погибли,
Остались эти сын и мать.
А как их истребили,
Киплинг
Вам может объясненье дать.
Лелеют серого слонёнка,
Следят, чтоб он не занемог,
И мажут яркою зелёнкой
Царапины на тумбах ног.
Над ним две школы взяли шефство,
Свежи бананы и вода.
Он во главе народных шествий
Шагает, хоботом водя.
На конференциях и съездах
В президиум ведут его,
Из рук начальства сахар ест он,
Собой украсив торжество.
На сцене топчется упрямо,
Его непросто увести.
И не нарадуется мама,
Что сын её в такой чести.
СТРОЯТ ДОРОГУ
Мужчины и женщины строят дорогу.
Врубаются в джунгли кривые ножи.
Деревни друг другу встают на подмогу —
Ты в общее дело хоть камень вложи.
А хижины из-под конических шапок
Глядят с удивленьем на яростный взмах
Старинных мотыг, вдохновенно зажатых
В чугунных, блестящих от пота руках.
Здесь труд был проклятьем. За каплями пота
И кровь проступала — темна, горяча.
Сплетались полоски из шкур бегемотов
В шипящую злобно гадюку бича.
Ужель это было? Когда это было?
Недавно, представь себе, в прошлом году.
А нынче бушует народная сила,
Придавшая лёгкие крылья труду.
Как эта отважная ярость близка мне!
Я в джунглях родные края узнаю:
Я тоже таскал тяжеленные камни
В стране, пролагавшей дорогу свою.
Я верный товарищ и вечный ровесник
Всему, что родится в борьбе и огне.
А слово «субботник» и слово «воскресник»
На шаре земном появились при мне.
Далась нелегко нам дорога прямая,
Под пулями шли, как под посвист бича.
Я вижу, как Ленин бревно поднимает
На уровень раненого плеча.
БРЕМЯ БЕЛЫХ
Вдали прилив работает, как сердце,
Ночь на беседу собирает всех.
Здесь русский доктор, инженер венгерский,
Директор выставки — весёлый чех.
Ещё пришёл поляк — ехидный парень,
Он с кем-то громко спорит в темноте.
Потом француза к нам привёл болгарин,
Корреспондента из «Юманите».
А этот немец, что со мною рядом, —
Высокий лоб, в морщинах узкий рот, —
Альфред, ты помнишь, как под Сталинградом
Читал стихи ты в рупор через фронт?
Мы все друзья: кто по застенкам тюрем,
Кто по фронтам и встречам мирных дней.
Сошёлся весь наш мир в миниатюре —
Большое в малом иногда видней.
Но мы воспоминаньями не будем
Тревожить души, потому что здесь
Заботы привалило белым людям,
О том и разговоры вечер весь:
Когда прибудет танкер из Плоешти?
На стройке института как дела?
Здесь белый человек врагом был прежде, —
Нас в Африку лишь дружба привела.
Мы призваны сюда самой свободой,
Готовой поделиться всем, что есть,
Чтоб снова племена сошлись в народы
И край несчастный снова смог расцвесть.
Пот жжёт глаза…
В ушах трезвонит хина,
И ломит кости дух болот сырой.
А всё ж земного шара половина
Светлее станет с нашею зарёй.
…Горжусь, что побывал на этой встрече,
Что до вершины века дожил я,
Что бремя чёрных и себе на плечи
Взвалили мы, как братья и друзья.
ЖЕНЩИНЕ ИЗ ПЛЕМЕНИ ЙОРУБА
Вероятней всего,
Больше вас никогда не увижу.
Никогда не увижу!
А надо так много сказать.
Как черны эти земли —
Огонь все кустарники выжег,
И на коже у вас
Беспощадного солнца печать.
Украшенье веков —
На щеках в пять полосок надрезы,
А в глазах — и покорность и власть,
И страданье и страсть.
Не из чёрного дерева люди
И не из железа,
Не игрушки природы —
Всего человечества часть.
Ваши бёдра обёрнуты
Лентой безумного ситца,
Ваша гордая грудь,
Не стесняясь, глядит на меня.
Я был влюбчив когда-то.
Могу и сегодня влюбиться
И сгореть в этом пекле,
В лучах африканского дня.
Вы привыкли с тревогой
На белых смотреть и с испугом.
Как мне вам объяснить,
Что иные пришли времена?
Мы стоим безъязычные,
Равные друг перед другом,
Под седым баобабом
С корою, как кожа слона.
То, что любите вы, я люблю,
Ненавистное вам — ненавижу.
В наше умное время
Братаются холод и зной.
И обидно,
Что больше я вас никогда не увижу, —
Вновь приехать,
Пожалуй, не хватит мне жизни одной.
ВИДЕНИЕ СВОБОДЫ
(Стихи, написанные за поэта
Агостиньо Нето в 1960 году)
Мой друг Агостиньо Нето
Лично мне незнаком,
Я не видел врача и поэта,
Не владею его языком.
В душной тюрьме Анголы
Он лежит, избитый, больной.
Постель его — камень голый,
Пытают его тишиной.
Лежит он, больной, избитый,
Среди окровавленной тьмы.
Волны великих событий
Разбились о стены тюрьмы.
Но если б сквозь камни сырые
Проник хоть единый звук,
Песнь о «Санта Марии»
Сочинил бы мой гордый друг.
И пускай мы с ним незнакомы,
Я берусь написать за него,
По его стихотворным законам,
Пряча рифму за болью живой.
Дым теплохода на горизонте:
Лучше не троньте — это свобода!
Пусть португальский в страхе диктатор
Через экватор яростным галсом
Мчится к Анголе «Санта Мария»,
И позывные — песня о воле.
Помни, Европа, мир обречённый;
Время колоний катится в пропасть!
Слышат в Анголе тюрьмы сырые
«Санта Марии» голос весёлый.
Полон надежды зов теплохода,
Голос народа, грозный и нежный.
Я за поэта Анголы
Эти стихи написал.
Постель его — камень голый,
Зарешечены небеса.
История «Санта Марии»
Сошла со страниц, газет,
Но тихие позывные
Оставили громкий след.
И силы такой нету,
Чтоб двинуть историю вспять.
Мой друг Агостиньо Нето,
Нам солнце будет сиять.
Поэты единой боли,
Я верю, настанет час,
В свободной твоей Анголе
Мы встретимся в первый раз.
В Луанде под лёгкой крышей
По-братски — рука в руке —
Стихи мы вдвоём подпишем,
Как важное коммюнике.
И, радости не скрывая,
Придя к соглашенью сторон,
Пошлём капитану Гальвао
Эти стихи в Лиссабон.
НА ЧЕРНОЙ ВОЛЬТЕ
Строитель снова с семьёй расстанется.
С таёжной стройки его увольте.
Мы будем строить электростанцию
На Чёрной Вольте, на Чёрной Вольте.
Проектировщики и изыскатели
По пояс вязли в прибрежном иле,
Переворачивались на катере,
Но место стройки определили.
Оно похоже на те далёкие
Места ангарские в районе Братска.
Но эти кручи в орлином клёкоте,
Иные звёзды, иные краски.
Слепые сёла в потёмках тычутся,
Не разобравшись, тут враг ли, друг ли.
Пусть электричество, его величество,
Царит в саванне, пронзает джунгли.
Но скажут тихие обыватели
Нам, фантазёрам: «Пардон, позвольте,
У нас в России делов не хватит ли
Без Чёрной Вольты, без Чёрной Вольты?
Самим пора бы нам стать богатыми,
Едва залечены такие раны,
И трудным хлебом и киловаттами
Со всей планетой делиться рано».
Нет, не умеем одни мы праздновать
И вновь прибавим себе заботы.
Порывы чистые и помощь братская
Куда вернее, чем все расчёты.
Себе откажем в минуту строгую,
Но другу юному всегда поможем.
…А Вольта Чёрная гремит порогами
И плещет волнами в скалы подножье.
Придётся в джунглях дорогу вырубить
Для передачи высоковольтной.
Посеем дружбу — свобода вырастет
На Чёрной Вольте, на Чёрной Вольте!