Евгений Винокуров
Мысли о поэзии
Цитируется по: День поэзии 1971. М., “Советский писатель”, 1971, 224 стр.
КУЧНОСТЬ БОЯ
На стрельбах ценится не только попадание в «яблочко». Общая оценка стрельбы зависит и от такого момента, как «кучность» боя. У хорошего стрелка пули должны ложиться одна около другой, некоей группкой. И очень плохо, если пули уходят вдруг в сторону, как говорится, за «молоком».
В поэзии существует та же кучность боя. Поэт должен бить в своё яблочко, и важно, чтобы пули ложились друг около друга,— в этом случае книга получится. Навязчивость, одержимость одним — вот признак истинности.
Стихотворец в отличие от поэта не одержим одной какой-либо идеей. У него все пули — не кучно, он пишет то о том, то о сём.
РИТОРИКА И ПОЭЗИЯ
Есть два вида искусства. Одно старается понравиться — оно идёт, оглядываясь по сторонам. Другое идёт, не оглядываясь,— суровое, как наука,— выполняя свою внутреннюю задачу, следуя предначертанью своему.
Почему я не люблю риторику. Риторика — это значительное преобладание слов над смыслом. Это красноречие — это дорога в никуда. Это опьянение красноречием, это электризация слушателей пустотой.
Средство — Риторика. Цель — миф.
Умирая, Михаил Светлов оставил пожелание в виде завещания: «Как я хочу, чтобы следующие за мной поколения научились отличать чувство от демагогии».
А ведь если сойти с точного смысла слова, мы сразу собьёмся со смысла, мы выплывем в океан словесности, смыслового произвола и в конце концов не встретимся е ожидающей нас объективной реальностью.
Пуанкаре, физик, писал, что теплота как явление была долгое время не понята из-за того, что назвали его существительным и поэтому думали, что это вещь.
От того, как мы назовём явление, очень многое зависит в мире. Если назвали неточно, то и оперируя этим неточным термином, мы зайдём в тупик.
Плохо сформулированный закон таит в себе возможность беззакония.
ПОЭЗИЯ КАК ИСКУССТВО
В поэзии есть два момента: первый — очарованность, влюблённость, одухотворённость; второй — сладострастие, чувственность.
Первое начало связано с красотой, с общим высоким ощущением мира, с «небом», с общим повышенным настроением.
Второе — с ремеслом, с воплощением, с мастерством — это чувственность создателя.
Оба момента в искусстве поэзии тесно связаны, так же как и в жизни человека. Мало быть возвышенным душой, мало уметь любить, надо ещё и почувствовать влечение.
Художник должен чувствовать восторг от мысли, что он «побеждает» материал, он испытывает наслаждение от лепки, ремесла, он даже хочет ухищрений в своем процессе творений, артистического преодоления материала.
Без духа — мёртвая «работа», труп, гнусная гальванизация материи.
Бед плоти — кисель, беспомощность.
Духовность индивидуализирована, она связана именно с этим лицом, с началом личным.
Плотскость — безлична, утробна, стихийна, темна, глубока, сильна, обильна, щедра.
Артист — от слова «арт» — действие, активность. Материя, материал — нечто женское, «материнское», пассивное, поддающееся, отступающее.
Артист действует, побеждает, влияет на материал, он спускается в подземелье, а «любовь духовная» — это лампа» держа которую он сходит вниз.
ПОЭТ И ЧИТАТЕЛЬ
Во-первых, поэт сам есть читатель, более того — он-то и есть настоящий читатель. Лучший из возможных, потому что единственная форма овладения мастерством — это активное, осмысленное, вдохновенное чтение чужих стихов,— приём чужих стихов в себя, в душу, так, чтобы они как бы растворились в тебе самом, стали частью тебя самого и уже в ассимилированном виде приняли участие в создании того, что называется мастерство.
Не пассивное чтение, когда книга остаётся сама по себе, а читатель сам по себе, но чтение, когда происходит вторжение книги в читателя, внедрение в него, закрепление в нём,— это и есть истинное чтение.
Быть читателем трудно, трудно остаться один на один с книгой,— это требует усилия. Легче слушать с эстрады. Ещё Гоголь писал: «Мы как-то охотнее готовы действовать сообща, даже читать; по-одиночке у нас всяк ленив».
Во-вторых, два полюса: поэт и читатель. Анод и катод. Искра искусства возможна только при наличии этих двух компонентов, при их контакте.
Поэт — это возбудитель ассоциаций, но имеет он дело не с тем или иным конкретным человеком, не с тем или иным своим знакомым — перед мысленным взором поэта стоит некий идеальный читатель, с ним-то поэт и беседует, к нему обращается, его имеет в виду, когда сетует на что-либо.
Этот абсолютный читатель и есть собеседник поэта. Он создан творческой мыслью поэта. А конкретные читатели бывают разные — есть тонкие люди, есть нетонкие, есть вульгарные, есть больные душевно, есть тупые, есть просто малограмотные, есть чересчур пылкие, а есть и наоборот!
Мы сами в разное время бываем разными читателями — при одном настроении — одни, при другом — другие. Иногда нас какое-либо место в книге оставит равнодушным, а иногда то же самое вызовет слёзы.
«Постичь Пушкина — это уже надо иметь талант», — писал Сергей Есенин.
Да, чтобы постичь поэта, нужно, чтобы и у читателя был о дарование. Если читатель не тонок, то автор неповинен в непонимании его книги.
«Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум так же и в читателе»,— писал Ленин.
Предполагать ум так же и в читателе — есть основа поэзии, основа диалога, который ведёт с читателем поэт.
СЕРЬЁЗНОСТЬ ПОЭЗИИ
Эпикур сказал: «Кто говорит: ещё не время философствовать, тот подобен тому, кто сказал бы, что ещё не время быть счастливым».
Поэзия всегда связана с философией и главным образом с той её частью, которая называется этикой.
Русская поэзия, как, впрочем, и вся русская литература, вскормлена этикой, я бы сказал — «с конца копия вскормлена», с конца этического копия. Общественные, философские вопросы были вопросами поэзии русской всегда. Нравственное начало всегда пребывало в стихах. Может быть, только у одного Северянина не сыщешь его днём с огнём. И если Пастернак был этически безразличен в первый период своего творчества, то во второй половине своей жизни он с лихвой восполнил этот пробел. Но и в начале жизни он писал: «Книга — это кубический кусок горячей, дымящейся совести. И больше ничего». То же случилось и с Заболоцким, — вначале, увлекаясь описанием внешней фантасмагоричности жизни, он в поздних своих стихах прильнул к этическому роднику, к глубокой серьёзности.
* * *
Есть недостатки, которые свидетельствуют о том, что стихотворение рождалось в состоянии возбуждения, творческого захлёба, — это неуклюжести, срывы, провалы, смазанные строки и т. д.
Это то, что убеждает нас в том, что стихотворение не холодно и расчётливо выпиливалось лобзиком, а бурно, в беспамятстве от возбуждения рождалось.
Эти построчные недостатки очень ценны, стихотворение, лишённое их, похоже не на бронзовую или чугунную отливку, которая бывает в шероховатостях, а на штамповку из пластмассы, которая бывает всегда безукоризненно гладкая.
* * *
Революция — это и состояние души». Постоянное отрицание инерции, ежеминутное дерзание, ежеминутное преодоление земного притяжения, косности материй, того, что гностики называли ПЛЕРОМЫ.
В сфере духа революционность — это напряжение вверх, когда силы тяготения тянут вниз. Открытое и закрытое состояние духа. Открытое — это творческое, динамическое, «революционное» состояние духа, закрытое — это остановившееся, определившееся, зафиксированное, окосневшее состояние материи.
Порыв вверх — состояние души, её напряженность, её антиинертность, её ежесекундное освобождение.
Традиция — это и есть революционное, рутина — это косное, мёртвое, застывшее.
В каждом явлений есть традиция, то есть живое, действенное. И есть рутина, то есть шлак.
Революции противостоит рутина, а не традиция.
* * *
Чтобы быть т р а д и ц и о н н ы м, нужен значительный талант, нужна большая сила.
Поэт — без большой силы — оказывается вне дороги, — он где-то в стороне, он находится у обочины. Магистральный большак пролегает мимо него,— значит, его уже при жизни забывают. Нужна мощь, нужна поэтическая дерзость, сила, чтобы подключиться к традиции. Слабенький не сможет вступить в разговор, который ведут между собой Великие поэты прошлого — для этого нужно быть хоть в какой-то степени в круге их идей, быть по силе им ровней. «Этот поэт в традиции» — это высший комплимент,— значит, он тянет дальше, как бурлак, канат преемственности, значит, баржа движется, значит, происходит Развитие. Чем глубже человек в традиции, тем глубже этот поэт, тем он сильнее, существеннее, жизненно необходимей, тем глубже забирает его плуг.