О весенней грозе, имя которой – Павел Коган
Павел Коган пришёл в мою жизнь стихотворением «Гроза». Позже оказалось, что так называется единственный сборник его стихов. В моей библиотеке он есть: чёрный фон обложки и по нему наискось небольшими белыми буквами – имя и фамилия автора, и крупными – название сборника: «ГРОЗА».
Из ста семидесяти шести страниц книги – около сорока – фотографии Павла, автографы его дневников, черновиков, графические рисунки, записки друзей. Оставшиеся сто тридцать страниц – стихи, и написанные в шестнадцатилетнем возрасте, и более зрелые, если только в данном случае так уместно сказать. Ведь Павел Коган погиб, когда ему было всего двадцать четыре года, в 1942 году…
Для меня, человека живущего уже совсем в другой эпохе, воспитанного на совсем других идеалах (а точнее сказать – на почти полном их отсутствии) сборник этот, как голос из призрачного, отчасти нереального далёка. Каждая строчка – выплеск самых лучших надежд, устремлений, намерений, каждая строчка – провозглашение абсолютной веры в свою эпоху и в её идеалы, каждая строчка – отголосок первой весенней грозы, прогрохотавшей так явственно, так призывно, что
Сердце не желает
Сидеть себе спокойно…
Сердце это почти в каждом стихотворении устремляется в «даль, зовущую в далёкий путь», отправляется «Рыцарем в платье Москвошвея», отправляется через свою огромную любимую страну, где
Весна зимою даже,
Где люди, что умеют смеяться и любить,
в страны дальние, чужие, но где, как верится ему непременно, обязательно живут друзья:
И ты говоришь: «Павлушка,
Дай закурить, браток…»
Ты говоришь иначе,
Ведь ты не умеешь по-русски,
Ведь ты как будто испанец,
А может быть, янки ты…
…………………………
Мой милый, а может, всё-таки
Ты где-нибудь проживаешь?
«Капитан непостроенных бригов, атаман несозданных вольниц», Павел Коган живёт в стихии грозы… Он пророчит миру мятежи:
Только это — затишье пред бурей,
И земля в лихорадке дрожит,
Будут дни — и рванутся пули,
И по миру пойдут мятежи. Будет день…
Он сожалеет о слишком затянувшемся домашнем покое:
Эти слишком домашние звёзды
Не тревожат меня, не манят.
Не разбить им и не нарушить
Надоевшей своей синевой,
Устоявшийся на равнодушии,
Утомительный мой покой.
И готов в любой момент поднять паруса своей бригантины:
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса…
Но при всей своей мятежности, при всей своей устремлённости вперёд, при всей своей жажде свершений он остаётся самым светлым романтиком. Он пишет о себе:
Я верю в дружбу и слова,
Которых чище нет на свете.
И
Поэт, мечтатель, хиромант,
Я по ладоням нагадал
Ночных фиалок аромат
И в эту нежность на года
В спокойном имени твоём.
Он прерывает поток читаемой ему морали внезапным, острым взглядом внутрь, в глубину души:
Сколько знаете вы ночек,
что вы дома не проспали,
сколько девушек любили,
сколько песен вы слыхали?
Вы умеете, коль надо,
двинуть с розмаху по роже?
Вы умеете ли плакать?
Вы читали ли Серёжу?
Он влюбляется так по-весеннему, так неистово, так хорошо, что слов у него не хватает, чтобы выплеснуть хотя бы малую долю своего чувства к ногам своей любимой:
НУ, КАК ЖЕ ЭТО МНЕ СКАЗАТЬ?
Ну как же это мне сказать,
Когда звенит трамвай,
И первая звенит гроза,
И первая трава,
И на бульварах ребятня,
И синий ветер сел
На лавочку,
И у меня
На сердце карусель,
И мне до чёрта хорошо,
Свободно и легко,
И если б можно, я б ушёл
Ужасно далеко,
Ну как же это мне сказать,
Когда не хватит слов,
Когда звенят твои глаза
Как запах детских снов,
Когда я знаю всё равно –
Всё то, что я скажу,
Тебе известно так давно,
И я не разбужу
Того, что крепко, крепко спит.
Но не моя ж вина,
Что за окном моим кипит
Зелёная весна.
Но всё равно такой порой,
Когда горит закат,
Когда проходят надо мной
Большие облака,
Я всё равно скажу тебе
Про дым, про облака,
Про смену радостей и бед,
Про солнце, про закат,
Про то, что, эти дни любя,
Дожди не очень льют,
Что я хорошую тебя
До одури люблю.
24 апреля 1935
Он проносится по сердцу живительной весенней грозой, и долго-долго раскаты его строчек будоражат душу, вырывают из обыденности, и заставляют вновь и вновь оглядываться на свой пройденный путь и, вторя раскатам когановской грозы, восклицать:
Ой, как мало, в сущности, написано,
Ой, как много,- в сущности, писал!
И вслед за этим восклицанием торопиться жить, дышать, творить, любить, надеяться, верить и поднимать паруса своей бригантины…