Виктор Кочетков. Первый перевал (о творчестве Вадима Кузнецова)

ПЕРВЫЙ ПЕРЕВАЛ

Цитируется по: Кузнецов В.П. Жажда совершенства: Избранное. Вступит. статья В. Кочеткова. – М.: Молодая гвардия, 1981. 238 с., ил.

Критика, говоря о войне, чаще всего связывает с ней судьбу лишь одного — военного — поколения. Между тем Великая Отечественная оказала глубочайшее воздействие на формирование не только тех, кто был её непосредственным участником, но и тех, кто вглядывался в её суровый, сумеречный быт детскими удивлёнными глазами.

До посёлка Сомнительный, спрятанного в таёжных дебрях Хабаровского края, война доходила не грохотом орудий, не эхом бомбовых разрывов, не дымом пожарищ и прахом пепелищ, а похоронками, скудостью пайков, треугольниками солдатских писем, перечнями освобождённых городов, врезавшихся в детскую память с особой резкостью.

Дети войны, они становились взрослыми не по годам, и эта печать раннего взросления навсегда отметила всю их последующую жизнь. У них как будто не было отрочества: из детства они шагали прямо во взрослую жизнь, в пятнадцать-семнадцать лет считали, что им по плечу любая работа и по силам любые испытания.

В поэзии Владимира Фирсова и Николая Благова, Владимира Савельева и Виктора Коротаева, Глеба Горбовского и Владимира Гордейчева, Валентина Сорокина и Олега Шестинского, Станислава Куняева и Олега Дмитриева всегда присутствует этот образ военного детства, пусть даже «за кадром», в подтексте, но он есть, и он определяет нравственно-этическую атмосферу их поэзии, характер их творческих исканий. Он служит как бы императивом их жизненных оценок.

В стихотворении «Старый прииск» Вадим Кузнецов как бы приоткрывает сокровенный мир военного детства и его значение во всей своей последующей жизненной судьбе.

Заросли отвалы иван-чаем.
Тишина пуглива, словно сон.
Старый прииск
Мрачно нас встречает
Томными провалами окон…
Новый прииск
Трубит вдали победу,
Как любовью опалённый лось.
Мне — туда,
И я сейчас уеду,
Только рад,
Что в жизни довелось
Постоять у пыльного порога,
Погрустить у старой городьбы,
В первый раз задумавшись немного
О возможных странностях судьбы…

Тут нет прямого указания на войну, на те скудные тыловые годы. Но речь, конечно, идёт о них, ибо они были истоком для поколения, к которому принадлежит Вадим Кузнецов.

Первая книга стихотворений Вадима Кузнецова «Маринка» вышла в Магадане в 1962 году. Прежде чем состоялся этот поэтический дебют, Вадим Кузнецов успел окончить Хабаровский педагогический институт, три года проработать в военной газете и три года в комсомольской газете «Магаданский комсомолец». Молодого способного поэта заметил Сергей Наровчатов. С его предисловием была опубликована большая подборка стихотворений Вадима Кузнецова в журнале «Смена». А вскоре он стал работать в ЦК ВЛКСМ.

Первые стихи Вадима Кузнецова были связаны с Дальним Востоком, с Приморьем, с жизнью рыбаков, геологов, рудознатцев сурового края. Отдавая дань привычной романтике, молодой поэт настойчиво искал свой поэтический материк, свой голос, свою манеру письма.


Очень хочется мальчикам
Жизни хлебнуть,
Открывается мальчикам
В мужество путь!

О том, как непросто достаётся молодому человеку этот глоток настоящей жизни, чаще всего и рассказывается в стихах Вадима Кузнецова той поры.

В «Балладе о шторме» он сталкивает в жестоком поединке мужество бывшего фронтовика, парторга рыболовецкого промысла, с пьяной расхлюстанностью «бичей», сезонников, прикативших за длинным рублём. Победа, одержанная в этом поединке парторгом, воспринимается поэтом как урок на “всю жизнь, как нравственная победа большой гражданской правды, победа самоотвержения над ухмылкой себялюбия и мелкого рублёвого эгоизма.

Север требует от людей непоказного мужества, способного не гаснуть в будничном однообразном каждодневье. Север требует от человека и физической крепости, и — ещё больше — нравственной крепости.

В стихотворении «Остров недоразумения» как бы определены слагаемые того, что мы называем — настоящий характер. Рисуя «портрет» острова, чьи утёсы «с сочным хрустом жевал лениво океан», поэт зорко вглядывается в угрюмые черты этого нелюдима, стойко выдерживающего натиск осенних и зимних штормов. И вот сквозь эту нелюдимость начинает проглядывать живое чувство любви и боли, столь непривычные для каменного молчуна.

Я снова вижу:
Выплывая,
Он перед сейнером встаёт
И смотрит грустными очами,
Как будто ожидает ту,
Что разглядит его печали,
И мужество, и доброту…

Отзывчивость, мужество и доброта — вот качества, которые выше всего ценит Вадим Кузнецов в своих героях. Он пока ещё открыл для себя делового человека, а не размышляющего человека. Весь пафос его первых книг связан с пафосом дела, тяжёлого, «мужского» дела, не оставляющего его героям ни одной лишней минуты на размышления.

Его усталые, наработавшиеся рыбаки валятся с ног в траву и мгновенно забываются в коротком крепком сне, чтобы с рассветом опять идти в море.

Пусть в эту ночь
кому-то счастье снится,
а мы его узнали наяву.

Так заканчивается одно из стихотворений, рассказывающих о коротком отдыхе сошедших с сейнера рыбаков.

«Мрачные лесорубы» Вадима Кузнецова, его «голодные, босые» землепроходцы, его «хрупкие ребята», у которых весь багаж — «рюкзак да мечты», его «рыбачки» с кровяными мозолями на ладонях пока ещё проступают слабыми, неясными очертаниями из тумана лирической патетики. В них ещё мало самобытного, «своего» жизненного материала. Словно молодой музыкант, Вадим Кузнецов в своих первых книгах проигрывал привычные лирические вариации, привычные «северные» темы, почти совсем не касаясь запаса собственных жизненных впечатлений, собственного жизненного опыта. Он как бы повторял судьбу многих своих сверстников, шедших в поэзию через навык, а не через муки творческих исканий.

Критика хвалила добротные, хорошо сколоченные стихи молодого поэта, одобрительно отзывалась о его романтической настроенности, о мужественности его лирической интонации, о нервной структуре его стиха. Но сам поэт всё больше и больше разуверялся в правильности своей творческой установки. Что-то по устраивало его в самом подходе к жизни, в самой оценке виденного, в самом отношении к «скуластой» романтике Севера.

Недовольство почти всегда признак творческого роста. И очень скоро в стихах Вадима Кузнецова зазвучали новые, вроде бы даже неожиданные для поэта ноты.

Я в первый раз
не чувствую в крови
глухого зова гулкого пространства.
Меня всё больше тянет к постоянству
в работе,
увлечениях,
любви!

Для романтического героя ранних стихов Вадима Кузнецова такое признание было бы равносильно поражению. Ведь как раз «зов гулкого пространства» и был главной приметой его жизни и его позиции.

И уж совсем неожиданное признание делает лирический герой Кузнецова в стихотворении, посвящённом Анне Тимофеевне и Константину Назаровичу Боголюбовым, старым крестьянам:

Устав по озёрам скитаться
в глухом вологодском краю,
я вечером —
обночеваться —
вернусь в деревеньку свою.

И в душу не то, чтобы счастье,
но что-то сравнимое с ним
войдёт,
когда пегая Настя
приветит мычаньем своим.

Пусть в этом
немало смешного,
но мне хорошо оттого,
что грустная эта корова
во мне признаёт своего.

После тех картин, где «камни от стужи стреляли» и «кровь застывала в жилах», где бьётся в горе «поседевшая за ночь мать», где «забивало ветром рот», где «руки жгла солёная вода», тихая деревенская изба, грустный вздох коровы кажутся поначалу неуместными в поэзии Вадима Кузнецова. Уж не изменил ли поэт себе? — невольно напрашивается вопрос.

Нет, не изменил. Просто пришла пора зрелости. Пришла пора раздумий. Пришла пора переоценки ценностей.

Мне опостылел мёртвый жар
кричать и осуждать,
и этот бег, как на пожар,
под страхом опоздать.

Я — сын берёзовых лесов,
спокойных скоростей,
глубоких рек,
негромких слов,
умеренных страстей.

Я не варяг,
чтоб жить круша.
Крушить — но мой удел.
Всё строже требует душа
земных и зримых дел.

Стихотворение это воспринимается как программное. Демонстративность жизненных установок слишком очевидна, чтоб не обратить на них внимание. В запальчивости поэт даже становится «на горло собственной песне», уверяя, что он не имеет никакого отношения к «высоким скоростям» и высоким страстям своего века. Конечно же, имеет, и самое прямое отношение. Но общий тон стихотворения заставляет думать о серьёзности и значительности раздумий поэта над смыслом жизни, над собственной творческой сутью. С этих раздумий, на мой взгляд, и начинается новый Вадим Кузнецов, которого мы знаем как автора отличного «вологодского» цикла стихотворений и поэмы «Возвращение». Этот новый Кузнецов не то чтобы разуверился в прошлых своих поэтических привязанностях. Нет, тут дело не в разочаровании романтикой, а в очаровании реализмом простых вещей, простой, непоказной человеческой жизни. Героями вологодского цикла стихотворений Вадима Кузнецова стали лишённые всякой романтической приподнятости деревенские труженики, бывшие солдаты, умеющие жить «без визга» и «без визга» переживать горе, утраты, тяготы повседневного быта. Это люди молчаливого мужества. Это та самая соль земли, без которой нельзя «сварить» ни одно историческое событие, но присутствие которой в этом историческом событии далеко не всеми замечается. Такие стихотворения, как «Цветы», «Давай махнём, Назарыч, на Шексну», «Клён», «Гость», «Приглашение в гости», «Уеду в гости к дяде Косте», «Чёрный ворон», «Ожидание чуда», «Ни двора у меня, ни кола», «Дядя Ваня» и многие другие, помогают нам открыть это чудо обыкновенности, этот материк народной жизни, казалось бы, давно вдоль и поперёк исхоженный, а однако же всякий раз поражающий новизной и неповторимостью людских судеб, мощью нравственного потенциала народа.

С особым пристрастием Вадим Кузнецов исследует родословную своего лирического героя, выясняет, «из какого мы теста, от каких мы корней».

Воздухом истории повеяло в поэзии Вадима Кузнецова, и это лишний раз подтверждает, что взросление поэтического слова немыслимо без исторической памяти, что, только опираясь на исторический опыт народа, можно сказать незаёмное слово о своём времени, о его бедах и победах.

Предлагаемую читателю книгу Вадима Кузнецова завершает поэма «Возвращение». Напечатанная в одном из сентябрьских номеров журнала «Огонёк» за 1978 год, поэма «Возвращение» сразу привлекла к себе огромную читательскую аудиторию. Привлекла прежде всего обострённым чувством ответственности за судьбы родной земли, болью за оскудение «приёмной мамки» поэта — Вологодчины.

Именно на земле, как утверждает поэт, с особой силой даётся человеку почувствовать, «как прошедшее с будущим сопряжено молодой и мучительной связью».

Сюжетную основу поэмы составляет рассказ о крестьянской семье, когда-то дружной, единой, накрепко связанной извечным крестьянским делом, но в послевоенное время распавшейся на части. Старшие сыновья покинули деревню. Один умчался в Магадан «к длинным северным рублям». Другой сел после курсов «за баранку «Москвича». И только младший ещё не решил для себя, останется он при земле или подастся в город. Умирающий отец берёт с младшего клятву, что он не оставит землю, что он будет дальше тянуть борозду на поле отца. Возвращение к главным нравственным основам народной жизни, возвращение к сути — в этом пафос поэмы Вадима Кузнецова. Разумеется, при всей категоричности суждений, высказанных в «Возвращении», при всей жесткости оценок «прогресса» поэма не сводится к требованию вернуться на круги своя. Нет, автор вовсе не настаивает на обязательном возвращении всех, покинувших деревню. Мысль поэмы глубже. Поэт настойчиво утверждает, что современный человек нуждается в возвращении к высоким нравственным ценностям прошлого, выработанным годами и веками трудовой жизни народа, к ценностям, которые он порастерял в суетных метаниях за благами цивилизации.

Младший в семье, Ленька, принимает отцовский завет и отцовское дело как эстафету.

Судьба,
вставая в полный рост,
у мира на виду
вручала Леньке высший пост —
пост старшего в роду.

Вручала право до конца
беречь родимый дом.
Писк желторотого птенца
на липе под окном.

Вручала тощие поля,
соломенный омёт
и тех, кого взяла земля,
и тех, кого возьмёт.

Вручала радости и грусть,
надежды торжество,
всю возвышающую Русь —
Отечество его!

Начав свой поэтический путь с песни о малой своей родине — Дальнем Востоке, — Вадим Кузнецов постепенно поднимал свой голос до песни о «возвышающей Руси», до взвешенного слова о народной судьбе.

Вадим Кузнецов известен читателям и как переводчик. Он автор десяти переводных книг. В его переводах вышли стихи татарских поэтов Равиля Файзуллина, Рената Хариса, Заки Нури, гагауза Дмитрия Кара Чобана, казаха Туманбая Молдагалиева, украинца Михаила Шевченко, белоруса Владимира Некляева. За свою переводческую деятельность Вадим Кузнецов удостоен звания «Заслуженный работник культуры Татарской АССР».

Направление своего поиска поэт определил достаточно конкретно в следующих строках, обращённых к подруге, судьбе, любви:

Прости за то,
что в дни лихие
тебя — дитя других широт —
я увозил в края такие,
где даже стланик не растёт.
…………………………………
Что жизнь моя порой плутала,
петляя, как в тайге река,
что не бывало в ней привала
и не предвидится пока.

Книга Вадима Кузнецова — не итоговая. Она лишь отчётная. За первые двадцать лет работы первый перевал на пути.

Виктор Кочетков
Виктор КОЧЕТКОВ

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Стихи, русская поэзия, советская поэзия, биографии поэтов
Добавить комментарий