Иннокентий Оксёнов (1897—1942)
Цитируется по: День поэзии. 1976. Л.О. изд-ва “Советский писатель”, 1976, 352 стр.
Иннокентий Александрович Оксёнов (1897—1942), поэт, критик, литературовед — заметная фигура на общем фоне ленинградской литературной жизни двадцатых — тридцатых годов, и то, что им создано в пору общего становления советской культуры, не должно быть забыто.
Молодой в ту пору врач-рентгенолог, он, наряду с основной своей профессией, с увлечением отдавал свободное время зарождавшейся советской поэзии, действенно участвуя в ней и как поэт, и как взыскательный и тонкий автор критических статей и литературоведческих исследований. Его перу принадлежит содержательное эссе «Некрасов и Ал. Блок» (1921). Он одним из первых писал о стихах Н. Тихонова и прозе Ю. Тынянова, он автор первого по времени обстоятельного очерка о жизни и творчестве Ларисы Рейснер (1927). Журналы и альманахи той поры («Ковш», «Содружество») охотно печатали его стихи и критические обзоры. Он был учёным секретарём Пушкинского общества (1937—1941), где выпустил монографию «Жизнь А. С. Пушкина» с послесловием К. А. Федина, активно сотрудничал в ЛОКАФе, куда привлёк его организатор этой писательской военно-литературной группы Вс. Вишневский. Словом, Ин. Оксёнов был весьма разносторонним деятелем молодой советской литературы, непосредственным участником её первичного созидательного периода на берегах Невы.
Но с наибольшей полнотой его творческая личность выразила себя в поэзии, которой он предавался с особым увлечением, справедливо полагая, что лирика имеет все права занять достойное место в становлении молодой советской культуры.
Поэтическое наследие Ин. Оксёнова невелико — два небольших стихотворных сборника: «Зажжённая свеча» (1917) и «Роща» (1922), не считая журнальных публикаций и того, что осталось после смерти автора в 1942 году во время ленинградской блокады. Но и это немногое даёт представление о творческом почерке поэта, отмеченного чувством вкуса и взыскательным отношением к поэтическому слову. Традиционные формы русского стиха он стремился привести и соответствие с требованиями реалистических норм советского искусства с той же последовательностью, с какой в своих критических статьях являлся убеждённым продолжателем публицистических и литературных заветов А. В. Луначарского.
Я помню Ин. Оксёнова едва ли не с первых его шагов на литературном пути. Помнится он мне и в обстановке горьковского «Дома искусств», и позднее, в середине двадцатых годов, в ленинградской писательской группе «Содружество», куда входили прозаики: Б. Лавренёв, М. Козаков, Б. Четвериков, Н. Баршев, А. П. Чапыгин; поэты: Н. Браун, М. Комиссарова и пишущий эти строки, а в качестве критиков: П. Н. Медведев, исследователь творчества А. Блока, и Ин. Оксенов, хотя с большим основанием его можно было отнести к поэтам.
Его беседы и сообщения о новинках поэзии и прозы тех лет, за которыми он тщательно следил, всегда являлись живым и существенным дополнением ко всем нашим спорам. Сверстник многих из нас по творческому стажу, он казался нам наиболее осведомленным во всём, что касалось основных вопросов литературы и искусства.
Встречались мы и на заседаниях Пушкинского общества, и на обсуждениях произведений военно-морской тематики под председательством Вс. Вишневского, и в редакции одного из первых критико-библиографических журналов «Книга и революция».
В последний раз я видел Иннокентия Александровича в тяжёлые дни ленинградской блокады в «Ленинградской правде», куда он пришёл уже истощённый голодом, с трудом одолевая лестницу, пришёл с горячим желанием «быть чем-нибудь полезным в обороне Ленинграда».
Ин. Оксёнов был человеком исключительной скромности, и его поэзия во многом отразила эти черты его характера. Надо к этому добавить неугасимый, действенный интерес к советской литературе, которой он отдавал много творческих сил, хотя и его научная медицинская работа в равной мере являлась делом его жизни.
После него остались незавершённые замыслы и оконченные произведения, в том числе и подробные дневниковые записи, относящиеся к литературе и литературному быту Ленинграда двадцатых — тридцатых годов, ценные документы эпохи.
Посмертная публикация его стихов осуществляется с разрешения его дочери Е. И. Оксёновой.
Вс. Рождественский
КОКТЕБЕЛЬ
В лиловой дымке пепельные горы —
Пустынный Юг, бесплодный Карадаг.
Здесь были Вы. И в дальние просторы
Ваш теплоход ушёл. Пусть будет так!
Сияла осень солнечно-сухая,
И наставал вечерний лунный час.
Морской прибой, медлительно вздыхая,
Со мною вместе тосковал о Вас.
Кто пил вино любовного прощанья,
Хоть будь оно из самых сладких лоз,
Тому горька печаль воспоминанья,
Что навсегда с собою он унёс.
Но если в сердце, скованном годами,
Отдастся плеском давняя волна,
В сознании мгновенно вспыхнет пламя:
Как жизнь скупа — и как щедра она!
1936—1938
* * *
За то, что солнце дарит реже
И гуще золотистый сок,
За свежесть голых побережий,
Где солью высушен песок,
За то, что путник твёрдым шагом
Легко восходит по скалам
И над отвесным Карадагом
Ещё вольней кружить орлам;
И за безветренные ночи,
Когда раскинут млечный мост
И остаётся долгий росчерк
От мерно падающих звезд,
А сердце замирает чаще
В ночном предчувствии разлук,
И горячей в тени молчащей
Прикосновенье нежных рук;
За шорохи багряных листьев
И запылённые стволы,
Где розовеющие кисти
Свисают, сонно-тяжелы,
За то, что наступает отдых
И радость каждому стеблю,
За прелесть тайную природы
Я осень крымскую люблю.
1939
* * *
Мы можем говорить о чём угодно,
И лёгкость стала другом наших встреч.
Но за словами слышу я свободно
От сердца к сердцу льющуюся речь.
Весенних трав нам был понятен шорох.
Я меж деревьев видеть Вас привык,
Не потому ли в наших разговорах
Есть и другой, таинственный язык…
И все слова становятся живыми,
Как лёгкий шелест вековых берёз
На островах, откуда Ваше имя
Приморский ветер мне весной принёс.
1940
* * *
Волненье сада в этот вечер мглистый
Ещё не скоро даст тебе заснуть.
Не надо книг. Сейчас ни символисты,
Ни даже Пушкин не укажет путь.
Но если Дня прошедшего избыток,
Как лёгкий хмель, горит в твоей груди,
Вновь оживает то, что позабыто,
И примешь всё, что будет впереди.
И ты — уже другой. Твоё дыханье —
Оно как вздохи ветра за окном,
Как шёпоты листвы — напоминанье
О близком, и заветном, и родном.
Тогда, подобно головокруженью,
Вначале чуть заметное ещё,
Стиха неповторимое движенье
Под сердцем отзовётся горячо,
Но никогда потом не вспомнить ясно,
Как ты нашёл желанные слова,
Которыми поэт располагает властно
В короткие минуты торжества.
1940