Вера Инбер
МИХАИЛ СВЕТЛОВ
Цитируется по: День Поэзии 1968, “Советский писатель”, Москва, 1968, 240 стр.
В 1922 году я поселилась в Москве. Нелёгкое время… Хотя у меня было уже три поэтических сборника, я переживала некий «поворотный» кризис. Старый мой читатель был утрачен, новый не приобретён, а главное, не было приобретено ощущение времени…
В этом же году в Москве появилось два молодых поэта, два Михаила — Светлов и Голодный. Они были моими земляками по Украине, как и я, приехали оттуда. Приехали завоевать Москву и литературу. И они несравненно легче завоевали то, к чему стремились, нежели такая «хрупкая попутчица», как я. И несравненно легче жилось и дышалось им, нежели мне. Они неразрывно сливались и с эпохой и со средой, о которой писали.
Шли годы. Прошло десять лет. Шёл пятнадцатый год Революции. Весной 1932 года вместе со Светловым и Иосифом Уткиным я совершала поездку по Украине, которую мы покинули в 1922 году. Мы выступали в Харькове, Киеве, Брянске (Брянск тогда числился в Черниговской области). В моём родном городе Одессе. В своих старых записях я читаю:
«8 марта 1932 года. Харьков. Гостиница. Сегодня вечером выступаю с Уткиным и Светловым. Все билеты проданы.
Я боюсь не потому, что не уверена в себе. А потому, что моё положение ложно. «Беспринципный блок». Как же: два комсомольских поэта и «мелкобуржуазная» Вера Инбер».
Но все страхи и опасения мои оказались ложными.
Мы выступали каждый день и поневоле были вынуждены слышать друг друга, читающих в основном одно и то же. Я отлично помню, что читал Светлов. Особенно запомнились мне два стихотворения: «Гренада» и «Живые герои».
Странное дело: слушая ежедневно, ежевечерне «Гренаду» и «Живых героев», я каждый раз ждала их появления. И каждый раз мне не терпелось узнать, чем кончатся стихи. А главное, я не переставала волноваться за судьбу крестьянского парня, который в России
…пошёл воевать,
чтоб землю в Гренаде
крестьянам отдать,
и за судьбу «Живых героев».
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
Печорин, мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
Мало сказать, что Светлов был талантлив. Конечно, талантлив. Но он был добр и умён. Из этого складывалась тайна его очарования, его влияния на сердца читателей. Стихотворения, написанные им в двадцатые годы, свежи, как будто выданы только-только.
В этой поездке мы сблизились со Светловым больше, чем живя на одной лестничной площадке в доме 2 в проезде МХАТа, куда оба переселились в 1931 году.
Шли годы. Десятилетия. Говоря словами Светлова, «на стене ходики отсчитывали годики». Но злокозненные годики теряют свою силу там, где присутствует талант. Они не накладывали, казалось, никакого отпечатка на лице Светлова.
Старость нас не застанет в сорок,
Чуть покажется в шестьдесят,—
поётся в застольной студенческой песне, написанной Светловым.
Чуть покажется в шестьдесят…
Старость едва показалась, когда Светлова не стало. Но он в моей памяти навсегда остался живым.
…24 августа 1941 года я приехала в Ленинград. Через четыре дня дорога на Мгу, последняя наша дорога, была перерезана немцами. Сама Мга была взята ими чуть ли не на следующий день после моего приезда.
Началась жизнь в осаждённом городе. По нескольку тревог в день: по десять, пятнадцать. Вернее, одна сплошная тревога с короткими передышками.
4 сентября я была в редакции военной газеты Балтфлота как раз тогда, когда с передовой вернулись писатели Михаил Светлов и Лев Славин. Оба в шинелях, у каждого за поясом граната. У шофёра, шедшего позади, их было четыре, в руках ручной пулемёт.
Впервые я видела Светлова мрачным: на участке фронта, куда он и Славин выезжали, наших потеснили. Кроме того, они оба были голодны.
— Вы-то зачем здесь? — спросили они меня. Я не успела ответить. Зазвонил телефон: сообщили, что одна наша зенитная 6атарея сбила пятнадцать вражеских самолётов. Неслыханная цифра!
Подхватив гранаты и пулемёты, забыв про голод и про меня, все устремились к двери: поехали на батарею.
Через два года Светлов написал, пожалуй, самое любимое своё стихотворение «Итальянец».
Молодой уроженец Неаполя,
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я вновь и вновь перечитываю «Живых героев» и «Итальянца». И мне кажется, что вернулись мои молодые годы. Вот поднимаем бокалы на встрече Нового года в Тбилиси (выездной пленум Союза писателей на руставелевские торжества)… Вот Светлов предоставляет в распоряжение молодёжи свою квартиру для танцев — моя дочь Жанна выходит замуж за молодого талантливого прозаика Григория Гаузнера.
Я прохожу через двор нашего дома и вижу двух стариков — это отцы Миши Светлова и Миши Голодного греются на весеннем солнышке. Они обсуждают последние события в Союзе писателей. Всё бы хорошо, слышу я, но «формализм» мешает жить спокойно. Вот Светлов ведёт своего старенького отца в Камерный театр на «Египетские ночи». Я сижу неподалёку, слышу, как вздыхает Светлов-старший при виде Клеопатры — Коонен. Он явно не одобряет её. Вижу, как ласково-иронично глядит на отца Светлов…
В стихотворении, посвящённом памяти Иосифа Уткина, Светлов говорит об искусстве. По существу, он обращается к своему читателю, к каждому из нас:
Я тебе расскажу
Все свои сокровенные чувства,
Что люблю, что читаю,
Что мечтаю в дороге найти.
Я хочу подышать
Возле тёплого тела искусства,
Я в квартиру таланта
Хочу как хозяин войти.
Михаил Светлов вошёл в эту волшебную квартиру и обитает в ней по праву. Его любили при жизни. О нём не забывают после смерти. Об этом говорит и Ленинская премия, которой он удостоен посмертно.
Внешность Светлова, его лицо давали богатую пищу для рисовальщика. Было и несколько портретов его в виде полумесяца.
Действительно, Михаил Светлов был ясным месяцем нашей поэзии. И в самой фамилии его есть свет, неугасающий свет умного, доброго таланта.
8-10 июля 1967 г.