Лариса Васильева. Вся сложность простоты (О Марке Соболе)

Лариса Васильева

ВСЯ СЛОЖНОСТЬ ПРОСТОТЫ

Цитируется по: Соболь М.А. Избранное: Стихи и проза/Предисл. Л. Васильевой. – М.: Худож. лит., 1989. – 415 с.

В начале шестидесятых годов, когда рифмованное слово собирало на свой звук толпы читателей и почитателей, когда молодые поэты вырастали, как грибы под летним дождичком, сеющимся сквозь неяркое солнце надежд и ожиданий, в залах, где звучали стихи, среди молодых непременно появлялся и он, невысокий, хрупкий, быстрый в движениях, острый на слово, всегда улыбающийся, на вид совершенно счастливый. А ведь были и война, и неправедная тюрьма, и семейные горести, и жизненные разочарования. Однако он, казалось, забыл обо всех бедах, не козырял ими, как это делают люди, желающие любым путём утвердиться в обществе. Он тоже тогда утверждался, как утверждался и прежде, как утверждается и теперь, в пору предпоследней зрелости, но его самоутверждение не имеет ничего общего с желанием произвести впечатление, пользуясь фактами биографии.

Жизнь била в нём, как говорится, ключом. Освободясь от тяжких грузов, выпавших в молодости на его долю, он словно оглядывался, ища, какие бы новые грузы взвалить на хрупкие плечи. Будучи человеком литературы, принадлежа ей и сознательно, и неосознанно, он по широте души стремился поделиться своим опытом с молодыми. Ещё в те годы я задумалась, почему именно Марк Соболь так популярен и любим в среде молодых поэтов разных направлений? Ответ возник сразу: он молод душой и ненавязчив в откровениях:

А всё ж играет кровушка,
сигает бес в ребро…
Полным-полна коробушка –
кому раздать добро:
весёлую, богатую,
живую жизнь мою?
Давай, народ, расхватывай —
задаром отдаю!
Задаром — не задёшево,
за цену не в рубле —
за всё твоё хорошее,
чем жил я на земле.
(«С ярмарки»)

Вот вам и кредо поэта. Слово «задаром» в его поэтической лексике не имеет ничего общего с практическими понятиями. Оно производно от слова «дар», а «дар» — понятие неоценимое, бесценное.

Прошли годы, а Соболь не стареет. Всё тот же задор, всё то же неистребимое желание услышать другого и помочь. О нём писали не много, чаще всего вкупе с поэтами фронтового поколения, принадлежность к которому составляет его не бросающуюся в глаза гордость. Думаю, невнимание к его творчеству мало огорчало, важно было самому о себе сказать стихами. Это получалось — так чего ж еще желать?

Сегодня, оглядываясь на путь поэта, можно лишь восторгаться его мудростью: всё, написанное Марком Соболем, не нуждается в посредниках и толкователях, он открыт, ясен и прост. Но какова цена такой простоты?!

В последнее время лета потянули поэта к прозе. Соболь не романист, и проза его откликается воспоминаниями о Времени и о тех, с кем шёл рядом, кого любил, уважал, кому поклонялся. Здесь он, как и в стихах, не изменяет своему характеру: слышать и видеть других, не думая о себе. Лишь через факты жизни других людей можно проследить его биографию. Он даже авторские предисловия к книгам населяет современниками до отказа:

«Прежде чем говорить о своей, собственно писательской биографии, я обязан назвать людей, которые не только помогли мне определить свою судьбу, но и крепко поддержали меня в самом начале пути. Алексей Александрович Сурков первым назвал меня высоким словом «поэт» и написал мне и обо мне первые добрые слова. Борис Сергеевич Рюриков был моим первым редактором и наставником. Но главная удача, выпавшая мне на долю, имела началом тот зимний вечер 1943 года, когда на вручение знамени нашей бригаде приехал тихий майор в гимнастёрке без подворотничка, с погонами-крылышками, и майора этого звали Михаил Аркадьевич Светлов. Более чем двадцатилетнее общение со Светловым, сердечное его ко мне отношение — вот, может быть, самое дорогое, что я нажил за свою жизнь».

Марк Соболь родился в Москве в январе 1918 года. Отец – писатель, мать — врач. Учился на режиссёрском факультете ГИТИСа. Не окончив института, не по своей воле, ушёл, как он сам говорит, «в люди», работал грузчиком, телефонистом, лесорубом, буфетчиком, разнорабочим, счетоводом, завальщиком на шахте — судьба молодого человека, испытавшего на себе общую судьбу народа в середине тридцатых годов. Начало войны застало Соболя актёром в Холме под Ленинградом: «22 июня 1941 года шёл наш спектакль «Царь Фёдор Иоаннович». К концу спектакля зал опустел — молодых ребят к утру вызвали в военкомат»… Сегодняшний Соболь, озирая прошлое, говорит:

…о себе, который — вспять ни шагу;
камера лубянская — не в счёт;
о своей медали «За отвагу»
на пунцовой ленточке ещё.

( «Стихи о старости»)

Он рассказывает вроде бы о себе, но и о попутчиках не забывает, о дорогах, о России. И про молчанье критики всё знает-понимает без особой горечи и переживаний, столь свойственных нежным поэтическим душам. Разве что медаль упомянет на пунцовой ленточке, но и тут спохватится: «Я у жизни по уши в долгу…»

Активный прямой характер не терпит фальши и преувеличений, не признает иллюзий во всём, что касается его самого. Соболь — личность весьма гармоническая, поэтому в его поэзии нет места сомнениям и метаниям, таинственным поискам неведомых начал и загадочным постижениям непонятных истин. Для него мир делится на чёткие категории света и тьмы, добра и зла, подвига и подлости. Он не ищет, а находит. Он не выражает, а отражает. Он смотрит не в себя, а от себя в мир. Таковой представляется мне биография души этого поэта.

Долгие годы дружбы с Михаилом Светловым наложили несомненный отпечаток на поэтическую индивидуальность Марка Соболя, от природы обладающего тонким чувством юмора. Мне не кажется, что в молодости юмор Соболя нёс оттенок грустной иронии, думаю, тогда он был просто смешлив и весел. Впрочем, влияние Михаила Светлова, возможно, лишь довершило то, что сделали годы: иронический взгляд, появившись в стихах, придал им глубину там, где, на первый взгляд, никакой глубины не может быть. Прочтите стихотворение «Пулевая, штыковая, ножевая…».

Если сравнивать юмор и иронию Светлова и Соболя, если сравнивать характеры их иронических взглядов, станет очевидно: там, где Светлов глубоко грустен, Соболь почти всегда ищет выход и находит его. И дыхание у Соболя в стихах более прерывистое, чем у Светлова. Если взглянуть на пунктуацию его стихов, они пестрят активными знаками препинания. Там, где у Светлова запятая, у Соболя восклицательный знак. Там, где у Светлова фраза укладывается в четверостишье, у Соболя по две, три фразы на строку, не всегда, но часто. Вопросительные знаки, многоточие, тире — непременные спутники стихов Марка Соболя — прямые вестники его неугомонного темперамента.

Я могу найти ещё множество отличий Соболя от Светлова с одной-единственной целью: доказать, что в отношениях ученика и учителя — если эти отношения, как в данном случае, непрерывны и чистосердечны — нет и не может быть понятий: «лучше, больше, весомее, значительнее». Каждый поэтический характер двух современников, взаимодействуя, существует сам по себе, и лишь время расставляет все акценты.

Мне, например, очень по душе «легкомыслие» Соболя, которого в стихах Светлова я не вижу. Не лёгкость в мыслях, осмеянную великим Гоголем, а талант — легко и просто говорить о сложном и тяжёлом. Поразительно в этом смысле стихотворение «Бой». В нём подробно описываются детали боя, как бы даже между прочим, как бы даже просто так, но вся образная система стихотворения, весь короткий сбивчивый ритм создают ощущение, леденящее душу. Это стихотворение нельзя пересказать, из него невозможно вырвать цитату. Его нужно читать.
В стихах Марка Соболя есть своя задушевная интонация, отличающая его ото всех. Секрет этой задушевности в замечательном качестве поэта: зная свою силу, не слишком придавать себе значения. Это очень человеческое свойство в наш амбициозный век — довольно большая редкость среди поэтов. Возможно, ещё и поэтому молодежь тянется к Соболю и подолгу задерживается около него, свои амбиции на нём испытывая. И он позволяет, почему же не позволить, они им нужны, а если ому не свойственны, такая, видно, судьба. Впрочем…

В стихах Соболя это «впрочем» существует за строками и в нужный момент слегка даёт о себе знать, но внимательный читатель не может не получить урока: чувство собственного достоинства состоит не в самолюбовании:

Мне от Москвы до той речушки Стикса
шагать осталось, может, полверсты…

Обращаю внимание на слово «речушка». Что ж это, поэтический Стикс, великий и вечный, Соболь речушкой называет? Не слишком ли? Но последующие строки всё поставят на места:

Поэзия, прости! Я суетился.
Служенье муз не терпит суеты.
……………………………………………….
Прости меня — я не был полководцем,
был рядовым стрелкового полка,
стихи писал… И вряд ли в них найдётся
хотя б одна бессмертная строка.

Вот это Соболь. Сам сжигает корабли. Сам себя припечатывает. И даже добавляет:

Но в час ухода, в глупый миг последний,
я буду верить слепо и спроста,
что всех стихав весомей и бессмертней
прожитых дней святая суета.

(«Мне от Москвы до той речушки Стикса…»)

Вот оно в чём дело: отказывая своим стихам в бессмертии, Соболь исходит из понимания, может быть, и спорного, что Жизнь выше поэзии, что Стикс — речушка перед Рекой Жизни, что Жизнь бессмертна, а стихи могут быть и не бессмертны.

Говоря о молодом окружении Марка Соболя, не могу забыть и о поэтах военного поколения, к которым принадлежал и он сам: ещё недавно составлявшие основу поэтического цеха в стране, сегодня они один за другим стремительно уходят из жизни ещё достаточно молодыми, ещё полными сил, ещё способными и жаждущими сказать своё мужественное слово.

Вспоминаю их удивительные поэтические застолья, где Марку Соболю безоговорочно принадлежало право весельчака и балагура. Желание радовать других всегда побеждало: вот он идёт понурый, погружённый в невесёлые мысли, и вот он же через десять минут в кругу друзей-поэтов — центр внимания, источник смеха.

Он писал о войне, никогда не покидавшей его памяти, просто и бесстрашно, он так же пишет о ней теперь, не боясь неосторожного, хлёсткого слова, никогда не идеализирует, не романтизирует её — она факт его биографии, поэтической и человеческой.

Семён Гудзенко и Сергей Наровчатов, Михаил Луконин и Сергей Орлов, Михаил Дудин и Василий Субботин, Вероника Тушнова и Александр Межиров, Давид Самойлов, Марк Максимов, Борис Слуцкий, Михаил Львов, Юлия Друнина… Без Марка Соболя этот список неполный, как неполна поэзия Марка Соболя без его стихотворений о войне.

Читая Соболя, всегда ощущаешь за его простыми строками как бы присутствие второго плана, иного измерения. Это происходит от того, что Соболь умеет видеть в событии много больше, чем оно вмещает, и передать умеет это ненавязчиво, а также с достоинством человека, умеющего делать косвенную речь прямой:

На кромке переднего края,
лишь крикнуть успевший — «Вперёд!»,
он знает, что он умирает,
не верит, что насмерть умрёт.

(«Живая вода»)

Чёткий человек своего времени, своей земли и своего многонационального народа, Марк Соболь может спокойно следить за прицельными вороньими кругами — он не влюблён в себя, но место своё в современной поэзии ощущает достойно.

«Поэзию следует искать не в сочетании слов, но в атмосфере, которую создают эти сочетания»,— писал Эмиль Верхарн. И стихах Марка Соболя, составленных из простых и ясных слов, если и обременённых метафорами, то тоже ясными и простыми, атмосферу рождает ещё и предельная откровенность. В этом смысле очень интересны его стихи о творчестве, которых немного, но они резко обнажают поэта:

Убог мой слог, и мысли плоски,
и строки шатки, как мостки,
и нет картин — одни наброски,
и красок нет — одни мазки.

(«Творчество»)

Уверена, поэтам начала века эти стихи показались бы слишком прямыми, декларативными, сконструированными, но, являясь именно таковыми, эти стихи чрезвычайно характерны для человека, живущего сегодня, во второй половине двадцатого века. Они являются, может быть, законченным и точнейшим поэтически-математическим выражением самого процесса творчества, во всей наготе его. Каждый поэт, независимо от таланта, мог бы подписаться под их точностью, но написал-то их Марк Андреевич Соболь, передав самыми простыми словами самое сложное: атмосферу творческого процесса.

Мне всегда важно понять, каков поэт в любовной лирике, ибо в ней он открывается весь. У Марка Соболя не так уж и много конкретной любви в стихах, тема любви нисколько не противоречит всем остальным мотивам, но именно в ней я ощущаю его некую беззащитность — перед непостижимым миром женщины. В любое время года и возраста поэт «готов к повторам ошибок юности своей», и нечто извечно-печальное есть в его стихах, когда он говорит о потере любимой женщины, некая мысль-надежда о невозможном:

И на том, на нереальном свете,
потому, что верю в чудеса,
мы с тобой грядущему ответим —
и сольются наши голоса.

(«Сороковой день»)

Чувство любви всеобъемлющей отчётливо выражено в прозе — воспоминаниях Соболя, таких горячих, откровенных и так живо написанных, что никакой рассказ о них не заменит прямого впечатления. Здесь, как всегда, Соболь верен себе: рассказать о других, отойдя в сторону. Но меня, его внимательную читательницу, он не обманет. В одном из поздних своих стихотворений «Булат Окуджава на эстраде» он трогательно признаётся в любви своему другу-стихотворцу, а ощущение оставляет прежде всего от себя самого, от доброты, верности и смелости своей.

Вот таков он и есть, Марк Соболь, всегда молодой, слегка ироничный, почти весёлый, немного печальный, распахнутый и крепко стоящий на облаке своего стихотворения во всей сложности простоты.