Игорь Шкляревский
Цитируется по: День поэзии 1972. М., “Советский писатель”, 1972, 288 стр.
Стр.148 – 151
* * *
Грач мастерит своё гнездо.
Внизу железный ветер свищет
и дым курьерских поездов
летит в небесное жилище.
И ты, как десять лет назад,
невольно сдерживаешь слёзы,
когда за окнами рябят
пристанционные берёзы!
Минуя новый поворот,
ты глушишь водкою простуду,
а в горле всё острей скребёт
тоска по дому, по уюту.
И ты устал углы снимать,
в чужих каморках обживаться,—
от радости не заплясать,
от горя вдруг не разрыдаться.
В конце концов и ты устал
любить, не будучи любимым,
и пахнет холодом металл,
и бесконечность пахнет дымом.
И вдруг на станции Латва
откроют дверь в ночное поле,
и в сердце первая трава
забытой сладостью уколет.
Откроют дверь в ночную даль,
и оживут такие были,
такая вечная печаль,
как будто душу защемили!
И ты свой призрачный уют
не предпочтёшь знобящей влаге,—
так нежно жабы запоют
в сыром кладбищенском овраге!
И снова, сын родной земли,
полюбишь каждый миг до дрожи,
так, что и радости твои
твоих печалей не дороже!
* * *
Ревную громады сосновых лесов,
где бьют из земли родники ледяные,
где свищут тревожные птицы ночные
и зябнет вселенная в море овсов…
Теперь это модно — природу любить!
Холера вспугнула семейку чумную,
решили поездки на юг отложить —
невольно влюбились в природу родную!
Ревную — упавшую мокрую рожь,
и осень грибную, и полночь парную,
когда мне ладони покалывал дождь,
не просто люблю, а до боли ревную —
и предлистопадные тихие дни,
и отсвет рябины на бедной могиле,
всё то, что так громко они полюбили
и так оскорбительно хвалят они.
Откуда такая всеядная прыть,
молчанка, отрыжка, казёнщина слова?
Ревную словесные чащи Толстого
и тайную жажду — себя разлюбить!
А слякоть, и стужу, и бледный рассвет
я просто люблю и уже не ревную —
всё пусто! Умчались. И сыплет вослед
ненастье крупицу свою ледяную…
ЖЕНЩИНА
Ты крутишь с будущим романы
и даже с вечностью на «ты»!
А я над пропастью, как пьяный,—
я испугался высоты…
С идеей, маленькой, но трезвой,—
на солнышке позагорать —
ты ноги свесила над бездной.
Дай мужество тебя понять!
Я знаю, ты мышей боишься,
но за чертой небытия,
когда удобнее садишься,
косынка треплется твоя.
Однажды Демон здесь разбился!
Он до отчаянья влюбился,
и закружилась голова.
А ты по-своему права –
ты от волнения не куришь,
не смотришь в синеву с тоской,
ты загораешь и ликуешь
над слабонервною толпой.
И ветер вечности прохладный
твоих волос волнует рожь.
И вот рукою шоколадной
меня ты к пропасти зовёшь!
А я стою перед тобою,
к скале прижатый высотою,
и жутко под ноги смотреть —
боится снег туда лететь!
БИТВА С ТАЙМЕНЕМ
«Собачья пасть» — порог непроходимый.
Здесь и зимой, размалывая льдины,
плюётся дикой пеной водопад —
над ним леса оглохшие парят!
О женщины! Один дурак влюблённый
уже рискнул — гранитные клыки
байдарку разорвали на куски!
А сам пловец, ударом оглушённый,
в скалу вцепился и орёт плашмя —
без рюкзака остался и ружья.
Эй, не зевай! Плавник мелькает чёрный,—
кровоточа, всплывает лещ озёрный,
не справился с могучею струёй.
И лишь лосось, любимый и прекрасный,
одолевая ток воды ужасный,
в течение упёрся головой!
О синий крап на платиновых перьях,
о фейерверк огня и серебра,
весь в бурунах, как будто в чёрных песнях,
он на стремнине властвует с утра.
А ты, мой друг, изъеденный мошкою,
ночь у костра отмучился в дыму,
и по росе, как из деревни в школу,
как на свиданье, ты бежал к нему.
Ты звал его: «Смотри, играет кумжа!»
Ты честно лгал: «Ни славы, ни любви,
ни жалких денег — ничего не нужно.
Ударь! Ударь! И лесу не порви!»
И, оседлав гранитную громаду,
слепой от солнца, чётко видел ты,
как яростно он рвётся к водопаду,
снарядом вылетает из воды.
Чехонь и лещ умеют тихо плавать,
таймень — летать умеет над водой!
И вырвала ликующая память
из тусклых дней великолепный бой.
Не вереск обдавал тебя угаром —
ты помнишь крови сумасшедший гул?
То наш таймень решительным ударом
тебя едва с обрыва не столкнул!
Запомнил ты, как в песнях водопада,
разбрызгивая кровь и чешую,
своим хвостом, широким, как лопата,
цеплялся он за каждую струю?!
Ты не забыл в беспамятстве счастливом,
как ты бежал по скользким валунам,
и он огнём лицо твоё обрызгал
и разрубил пространство пополам.
Пружинил спиннинг из стальной рапиры,
но, молодым разиням не в пример,
ты взял своё! Не зря твои кумиры —
отвага, лёгкость, точность, глазомер.
Пусть бог удачи радостно смеётся,
ты это видел, мой упрямый друг, —
в стремнине, полной холода и солнца,
он чудо передал тебе из рук.
Ты небу трижды прокричал: «Спасибо!»
Ты жил от жалкой скуки вдалеке,
и на краю скалистого обрыва
лосося сердце ты вернул реке!
Но почему так звонко начинался
и так печально обрывался крик?..
Неужто в душу молча надвигался
когда-то здесь растаявший ледник?
Ведь книгу жизни — Книгу золотую
дубрав и речек, ласточек и пчёл,
где счастье снова ставит запятую,
ты и на треть пока что не прочёл.
Но ты, как отрок, жаром огневицы
охваченный, когда весь дом притих,
тайком прочёл последние страницы
и стал взрослее сверстников своих…
И вот теперь, дочитывая главы
и жалкой славы и слепой тщеты,
с улыбкой странной смотришь на забавы
и, забываясь, вновь ликуешь ты!
* * *
Куда идти? Везде туман и сон.
Слух обострён — ритмичные удары
отражены зеркальным плёсом Шчары,
там, за рекой, ещё колотят лён.
Я на пароме плёс переплыву.
Пойду на звук, меня окликнет кто-то,
но я не стану помогать ему,
не окунусь в горячку обмолота.
Не потому, что каждому — своё,
а потому, что перед льном и рожью
боюсь склониться с вдохновенной ложью
и окунуться в труд, как в забытье.
Как тот затейник, не рвану рубаху,
не подключусь уже на склоне дня,
не обниму румяную деваху,—
ведь завтра им работать без меня.
И мне они подыгрывать не станут
лихой частушкой или похвалой,
зато и вслед с хитринкою не глянут,
пройду спокойно по земле родной.
* * *
Горький дым одиноких бессонниц,
щебетание утренних школьниц,
стук колёс и пустые поля,
пар над речкой и жёлто-зелёный
тополь, битвой с грозой изнурённый,
и в настылой воде колея,
и молчанье твоё ледяное,
и бессилье тебя отдышать,—
в общем, всё это дело пустое.
Ни о чём не хочу вспоминать!
Лучше выпью немного вина,
чтоб горячая кровь заглушила
злую горечь!.. И чтобы луна
прямо в душу мою не светила!
Выпью старки за гордых поляков,
что погибли в соседних полях.
В сорок первом году против танков
они бросились на лошадях!
Лошадь падала, грива горела,
кости в землю вминала броня…
Что сказать? Ты меня одолела.
Без любви ты сильнее меня!