Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. 1939 год

Лидия Чуковская

Записки об Анне Ахматовой

Цитируется по: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Кн.1. 1938 – 1941. – М.: Книга, 1989. – 279 с.

18 мая 39. (с. 15 – 19)

Вечером телефонный звонок: Анна Андреевна просит прийти. Но я не могла — у Люшеньки грипп, надо быть дома.

Она пришла сама.

Сидит у меня на диване,— великолепная, профиль, как на медали, и курит.

Пришла посоветоваться… В каждом слове — удивительное сочетание твёрдости, достоинства и детской беспомощности.

— Вот получила письмо. Мне говорят: посоветуйтесь с Михаилом Леонидовичем *. А я решила лучше с вами. Вы вскормлены Госиздатом.
(И выгнана им же!)

Текст письма: «Мы охотно напечатаем… Но пришлите больше, чтобы облегчить отбор».

– Вот уже двадцать лет так. Они ничего не помнят и не знают.  «Облегчить отбор»! Каждый раз опять и опять удивляются моим новым стихам: они надеялись, что на этот раз, наконец, у меня окажется про колхозы. Однажды в Ленинграде, меня попросили принести стихи. Я принесла. Потом попросили зайти поговорить. Я пришла: «Отчего же стихи такие грустные? Ведь это уже после…» Я ответила: по-видимому, такая несуразица объясняется особенностями моей биографии.

Мы начинаем вместе, по памяти, перебирать стихи. Я кое-как  пытаюсь слепить цикл. Она, хоть и пришла «посоветоваться», слушает меня вяло, без всякого интереса.
— Не хочу я искать, рыться… Бог с ними… Дам «Мне от бабушки-татарки», и будет с них. Да и остались одни безумно-любовные **.

Прячет издательское письмо и, увидев у меня на столе томики маленького оксмановского Пушкина, начинает говорить о Пушкине:

— Как «Пиковая дама» сложна! Слой на слое. Я это поняла впервые, когда читал Журавлёв. Он изумительно читает. Своим чтением он открыл мне эту сложность.

Обе мы дружно ругаем Яхонтова.

— Просто неинтересно,— говорит Анна Андреевна. Разговор о прозе Пушкина приводит нас к Толстому. Анна Андреевна отзывается о нём несколько иронически. А потом произносит грозную речь против «Анны Карениной»:

— Неужели вы не заметили, что главная мысль этого великого произведения такова: если женщина разошлась с законным мужем и сошлась с другим мужчиной, она неизбежно становится проституткой. Не спорьте! Именно так! И подумайте только: кого же мусорный старик избрал орудием Бога? Кто же совершает обещанное в эпиграфе отмщение? Высший свет: графиня Лидия Ивановна и шарлатан-проповедник. Ведь именно они доводят Анну до самоубийства.
А как сам он гнусно относится к Анне! Сначала он просто в неё влюблён, любуется ею, чёрными завитками на затылке… А потом начинает ненавидеть — даже над мёртвым телом издевается… Помните: «бесстыдно растянутое»?

Я не спорю. Мне слишком интересно слушать, чтобы говорить самой. Ну да, она женофилка. Когда она умолкает, я говорю только: какие великолепные страницы перед самоубийством.

— Да, да, конечно, множество гениальных страниц. Бормотание мужичка под колёсами — великолепная заумь.

А в общем не любит она, видно, Толстого.

— Я очень дружна с его внучкой Соней. Она дала мне альбом, чтобы я написала. В этом альбоме спёртый дух — ханжеский дух Ясной Поляны.

Лозинский принёс ей «Ад».
— Перевод замечательный,— говорит она.— Я читаю с наслаждением. Есть места натянутые, но их мало. Я сижу и сверяю.

Я, со свойственной мне способностью ляпать не подумавши, осведомляюсь, знает ли она итальянский. Она, величаво и скромно:
— Я всю жизнь читаю Данта.

Мельком жалуется:

— Шумят у нас. У Пуниных пиршества, патефон до поздней ночи… Николай Николаевич очень настаивает, чтобы я выехала.
— Обменяли бы комнату?
— Нет, просто выехала… Знаете, за последние два года я стала дурно думать о мужчинах. Вы заметили, там их почти нет…***

И, не принимая моих попыток объяснить это ****, выпуская дым в сторону, цитирует чьи-то слова:
— «Низшая раса»…

Поздно. Люшенька спит, но сильно кашляет во сне. Прошу Иду лечь не на кухне, а в детской, и иду провожать Анну Андреевну. На улице тёплый вечер, глубокое небо. В этой глубине — колокольня Владимирского собора.

По дороге Анна Андреевна рассказывает мне о черепе Ярослава, привезённом сюда для исследования («все зубы целы»), и о Киеве («испорчен XIX веком»).

Кругом множество пьяных. Кажется, что вся мужская часть улицы не стоит на ногах. Анна Андреевна рассказывает, как недавно вечером к ней по очереди пристали трое мужчин, и когда она прикрикнула на одного, он ответил:
— Я тебе не муж, ты на меня не ори!

Идём по её тёмному двору. Споткнувшись, она говорит: «Не правда ли, какой занимательный двор?» Потом по лестнице, в полной тьме: ни одной лампочки. Она идёт легко, легче меня, не задыхаясь, но слегка прихрамывая: каблук. У своей двери, прощаясь, она говорит мне:

— Вы знаете, что такое пытка надеждой? После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума.

29 мая 39.

Вчера вечером Анна Андреевна позвонила и вызвала меня. Я выбралась поздно. Застала её лежащей.

— Ничего не случилось. Это я после ванны. Я здорова.

Толстое одеяло без простыни. Грубая рубаха. Мокрые волосы на подушке. Лицо маленькое, сухое, тёмное. Рот запал. «Вот такой она будет в гробу»,— подумала я.

Но впечатление это скоро рассеялось. Она вскочила, накинула чёрный шёлковый халат с драконом («китайское мужское пальто»,— пояснила она) и принесла из кухни чай. К чаю был чёрный хлеб и какие-то соевые конфеты. Выпив чашку, она снова легла под одеяло и заговорила. У неё какая-то новая беда, и позвала она меня, видно, чтобы не быть одной. О беде не говорила, а обо всём на свете.

— Перечитываю Салтыкова. Замечательный писатель. «Современная идиллия» — перечтите. Вот, говорят, бедняга, вынужден был эзоповым языком писать. А ему эзопов язык шёл на пользу, создавая его стиль.

И опять о Герцене:

— Да, вот это писатель… Вы не помните, между прочим, где он называл Николая — Дадоном? Мне для работы надо.
— А бывают и дутые репутации, например Тургенев. (Я в восторге от такого совпадения нелюбви.)
— Как он плохо писал! Как плохо! Помните «Стук, стук!..» Прав был Достоевский: сплошное merci! И как по-барски он людей описывал: внешне, пренебрежительно.

Я сказала, что понятие «русский литературный язык» совершенно условное, что у каждого свой: у Гоголя, у Лермонтова, у Пушкина, у Толстого, у Герцена. Каждый из них писал на своём, а не на русском литературном. Вспомнила, что Корней Иванович, прочитав «Меж тем как Франция среди рукоплесканий», воскликнул: «Разве это по-русски? Это на каком-то другом, может быть и прекрасном, но на другом, особом языке. Звук другой».

— Корней Иванович ошибается,— сказала Анна Андреевна.— Это ни на каком особенном, а всё дело в том, что в XVI и XVII веке во Франции существовал для начал и концов прочный канон. Например, оды должны были начинаться со слова «aussi». Пушкин часто переводил этот зачин. То же и «меж тем как». Это было просто нечто обязательное для торжественного начала. Уже Вольтер пародировал подобные зачины и использовал их в сатирических стихах. У меня об этом много написано — вон, всё в тех ящиках лежит. Я уже и вообразить себе не могу, как воспринимается Пушкин без этого фона *****.

Я — о «Полтаве».

Она на минуту прижала руки к лицу.
— Откуда он знал? Откуда он все знал? Потом:
— Никогда больше не буду это читать! ******

В коридоре топал и быстрым говорком тараторил Николай Николаевич.

Чтобы отвлечь Анну Андреевну от «Полтавы», я рассказала ей, как видела её впервые на вечере памяти Блока в лазурной шали.

— Это мне Марина подарила,— сказала Анна Андреевна.— И шкатулку *******.

Я спросила о Мережковских.

— Недоброжелательные были люди, злые. И ничего не делали спроста. Мне в 17 году Зинаида Николаевна вдруг начала звонить, звала к себе, но я не пошла. Зачем-то я ей нужна была…

— А Розанов? — спросила я.— Я так его люблю, кроме…

— Кроме антисемитизма и половой проблемы,— закончила Анна Андреевна.

__________________________
* Михаил Леонидович — Лозинский. О нём см. примеч. 6.
** «Мне от   бабушки-татарки» — первая   строка   «Сказки о чёрном кольце» — БВ, Anno Domini.
*** Там — то есть в тюремных очередях.
**** Я сказала, что в тюрьме гораздо больше мужчин, чем женщин, поэтому в очередях больше женщин, чем мужчин.
***** Наблюдения Ахматовой над «этим фоном» ныне опубликованы. См.: Э. Г. Герштейн, В. Э. Вацуро. Заметки А. А. Ахматовой о Пушкине // Временник Пушкинской комиссии, 1970 (Л.: Наука, 1972), а также: Ранние пушкинские штудии Анны Ахматовой: По материалам архива П. Лукницкого / Коммент. В. Непомнящего, С. Великовского // Вопр. лит. 1978. № 1.— Примеч. 1978 г.
****** Я рассказала Анне Андреевне, как, вернувшись из тюрьмы, А. И. Любарская прочитала мне две пушкинские строки:
И первый клад мой честь была,
Клад этот пытка отняла,

сказав, что только в тюрьме по-настоящему поняла «Полтаву».
Об А. И. Любарской см. примеч. 9.
******* Марина — Марина Ивановна Цветаева.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Стихи, русская поэзия, советская поэзия, биографии поэтов
Добавить комментарий