Цитируется по: Наровчатов С. Стихотворения и поэмы/Вступ. статья А. Урбана. сост., подг. текста и примечания Р. Помирчего. Л.: Сов. писатель, 1985. (Б-ка поэта. Большая сер.).
Часть первая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-perv.html
Часть вторая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-vtor.html
Часть третья, часть четвёртая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-tret.html
Часть шестая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-shest.html
Часть седьмая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-sed.html
5
В годы войны Наровчатов как поэт прошёл большую школу жизни, претерпел важную творческую эволюцию — от стиха книжного и изощрённо-новаторского к стиху ёмкому, обеспеченному жизненным содержанием, интеллектуально значительному. Он уже словно и не стихи писал, писал — жизнь. Утверждал то высокое романтическое представление о народном подвиге, которое вынес из собственного военного опыта.
К 1946 году он создал большую часть стихотворений, вообще им написанных. Между тем напечатано было совсем немного. Одно — ещё перед войной в «Октябре». Кое-что появилось в ленинградских газетах. В «Новом мире» был опубликован «Рассказ о восьми землях» и польский цикл. И это почти всё.
Тем не менее вернулся Наровчатов с войны уже известным поэтом.
Фронтовые дороги не раз сводили его с Н. Тихоновым, О. Берггольц, А. Прокофьевым, М. Дудиным, Г. Суворовым, М. Лукониным. И всем он читал или показывал свои стихи. Присылал в Литинститут. Переписывался и обменивался стихами с Н. Асеевым, Н. Глазковым. Своим учеником постоянно интересовался И. Сельвинский. Имя Наровчатова ещё в 1944 году упоминал К. Симонов в статье «Подумаем об отсутствующих». Иными словами, вернулся он в литературную среду, где его помнили или знали.
Первые книги «Костёр» (1948), «Солдаты свободы» (1952), опубликованные циклы и отдельные стихотворения имели по тому времени видную и оживлённую прессу. Его заметил сам А. Фадеев, приславший благожелательное письмо. Литературная судьба Наровчатова складывалась счастливо. Он входил в поэзию как талантливый и подающий большие надежды представитель фронтового поколения.
Его энергично привечали ещё и потому, что он приходил в поэзию с современной публицистической темой. Наровчатов искренне принял «социальный заказ». Человек военный, он даже готов был приравнять его к приказу: «Испытанные партией на деле, Мы с ней пришли к черте большого дня, Когда нам приказали снять шинели, Не оставляя линии огня!»
Кончилась «большая война» с фашизмом, война с оружием в руках. Но началась, уже на другом фронте, война холодная. В новую фазу вступила борьба идеологий, борьба политическая. Военная тема теснилась антивоенной. Тема мира диктовала освоение нового материала или использование старого в ином политическом аспекте. В этом плане характерно стихотворение «Костёр», давшее название первой книге. Костёр этот — костёр дружбы, военного братства, костёр победы, который жгли «вблизи Саксонских гор» над Эльбой солдаты встретившихся союзнических армий: «Солдаты двух полков, Полков разноимённых стран И разных языков». Он высоко пылал, далеко светил:
И наш костёр светил в ночи
Светлей ночных светил,
Со всех пяти материков
Он людям виден был,
Его и дождь тогда не брал,
И ветер не гасил.
Однако теперь, в пору начавшейся холодной войны, его стремятся погасить министры и парламентарии империалистических государств. Заканчивается стихотворение публицистическим призывом к простым людям и солдатам второй мировой войны быть бдительными, возвысить свой голос против новых войн, чтобы «Над целым миром полыхал Бессмертный наш костёр!».
Это стихотворение Наровчатов считал принципиально важным для себя: «Одно из самых прочных ощущений, вынесенных из войны, была тесность фронтовой дружбы. Вскоре у меня появилось стихотворение «Костёр», где такая дружба переходит в интернациональную, а она, в свою очередь, перерастает в единый отпор поджигателям войны. «Костёр», по сути, стало первым стихотворением вновь открываемой темы. Борьбы за мир во всём мире. Его напечатал «Новый мир», который только что возглавил К. М. Симонов, и первая известность постучала мне в окно». (1)
Наровчатов энергично обращается к публицистике. Одно за другим появляются «Неизвестный солдат», «Аскер», «Плотник», которые сливаются в общий поток пафосной трибунной поэзии, в лучших своих образцах представленной книгами К. Симонова «Друзья и враги», А. Суркова «Миру — мир!», циклом Н. Тихонова «На Втором Всемирном конгрессе мира».
О стихотворении «Манифест Коммунистической партии» и других, относившихся «к жанру публицистическому, политическому», А. Фадеев писал, что «в них был металл, который позванивал ещё очень сдержанно, но как бы говоря: „Придёт время, и я смогу зазвенеть во весь голос”». (2)
Однако сила стихотворной публицистики Наровчатова не только в том металлическом звучании, которое расслышал А. Фадеев, не только в афористической чеканности: «правильность законов диамата Проверили с гранатами в руках», живо напоминающей громовый голос В. Маяковского: «Мы диалектику учили не по Гегелю. ..» В ней был и лиризм, романтика, интонация личной причастности. Наровчатов стремился подкрепить объективную тему своим сердечным опытом.
Одновременно он делал и попытки выйти за пределы лично пережитого, прибегая не только к пафосу, к диалектике политического памфлета, но и стремясь войти в воображаемые обстоятельства, нарисовать символическую картину на грани реальности и фантастики. Стихотворение «Мертвец» (первоначальное название «Сенатор») даёт впечатляющий гротеск:
Когда рассвет прольётся на панели,
Зашарканные осенью вконец,
В холодном доме в заспанной постели
Привстанет и поднимется мертвец.И в дверь пройдёт размеренной походкой,
На умывальник выкатит белки,
Лицо умоет и привычной щеткой
Очистит пожелтевшие клыки…Мертвец в подъезде. Выбритый и чинный,
Чуть синеват, немного тухловат…
А в остальном — ну хоть куда мужчина
На самый первый и случайный взгляд.
Кто же этот мертвец? Сенатор, пользующийся «весом Среди чинами равных мертвецов». Вурдалак, готовый «перегрызть всем людям горло». И итоговое, обобщающее политическое наименование— «смердящий труп капитализма».
У такого рода гротеска — длинная родословная: её можно вести от «Бала» А. Одоевского к «Пляске смерти» А. Блока, памфлетам М. Горького и «Моему открытию Америки» В. Маяковского.
Наровчатов овладевал приёмами портретирования, обретая ценные качества, сказавшиеся в его сатирических образах конца 1950-х — начала 1960-х годов и в исторических балладах и поэмах. Так начинало реализоваться его изначальное тяготение к эпосу.
Были в поэзии Наровчатова конца 1940-х — начала 1950-х годов и кризисные черты. Он не избежал риторики, декларативности, описательности. Вместе с тем интимная лирика — цикл стихотворений, посвящённых дочери, — продолжала необычайно драматические страницы его лирики военных лет с её острейшим внутренним сюжетом и резкими перепадами, где всё было — обоготворение любимой и угрозы, проклятья, надежды и отчаяние, разлука, ревность, разрыв. Всё на пределе самых высоких чувств:
Имя твое! И в сон и въявь,
С именем этим хоть в море вплавь,
Хоть один в поединок против полка,
И жизнь легка, и смерть легка.И где бы я ни был — на всех раздорожьях,
Куда бы мой жребий меня ни бросал, —
Имя твоё, словно имя божье,
Как солдат в старину, я от бед спасал.
И рядом — чувства отчаянные и горькие: «Свою икону взять и опозорить, И растоптать, и предрешить ответ…»; «Нет, не русская ты! (. . .} Эти письма? Выстрелом в спину Обернулись они.. .»
Стихи, посвящённые дочери, словно разрешают давний конфликт. Горечь разрыва с любимой компенсируется чувством отцовства, дружбой с дочерью, нежностью к ней: «Очень скверно жить в одиночку, А друг друга надо беречь… Подойди, пожалуйста, дочка, И постой у отцовских плеч!»
А. Фадеев в том же письме Наровчатову оценил и первые стихотворения этого цикла: «Два новых Ваших стихотворения говорят о том, какие в Вас ещё заложены возможности. Так вольно, просто, умно и так хорошо «подперчено»! Впору и девочке читать, да и взрослым не мешает…
Значит, Вы многое можете». (3)
Это было точное указание на расширение диапазона, на развитие поэзии Наровчатова вширь, хотя были в его стихотворениях и скучноватая мораль, и некоторая вялость, и длинноты.
Другой источник обновления и развития вширь — путешествия. Давняя страсть к странствиям вновь охватила Наровчатова:
Для меня же в доме моём порог
Только тем и хорош,
Что гремят за порогом десятки дорог
И одной из дома уйдёшь.
Он вновь едет на Дальний Восток, чтобы увидеть Чукотку, Сахалин, Курильские острова, Берингов пролив, Ледовитый и Тихий океаны, пройти по дорогам своей юности: «Я лишь взыскательный путник, Ищущий правды в речах, Радостных праздников в буднях, Ясного света в ночах!»
Поначалу этот новый опыт путешествий выливается в стихотворную публицистику («У берегов Японии», «Тихий океан»), описательную фактографию («Начальник заставы»), пейзажную лирику («Шхуна на рейде»). На глубине же вынашиваются новые поэтические идеи.
____________________________________
(1) Наровчатов Сергей, Мы входим в жизнь, с. 193.
(2) Фадеев А., За тридцать лет, М., 1957, с. 785.
(3) Фадеев А., За тридцать лет, М., 1957, с. 785