Вера Лукницкая
Из вступления к дневниковым записям Павла Лукницкого об Анне Ахматовой.
Цитируется по: Лукницкая В.К. Перед тобой земля. – Л.: Лениздат, 1988, – 384 с.
Начиная эту часть книги об отношениях Павла Лукницкого и Анны Ахматовой, прошу уважаемого читателя помнить, что это не исследовательская или литературоведческая работа, не творческая или житейская биография Ахматовой. Лишь «сверху» взятые, пожелтевшие от времени листки, запечатлевшие некотоpые встречи этих двух людей…
…И многие века падут,
И люди новые придут,
И ты придёшь в сиянье новом,
И в камне вырастут цветы,
Когда его коснешься ты
Одним непозабытым словом.
Она была уже давно Анна Ахматова. И казалось бы, что мог дать ей неизвестный юнец-студент Петроградского университета с курсовой работой по Гумилеву? К 1924 году, году их встречи, было уже издано пять сборников её стихов; написано о её творчестве много работ – Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского, Иванова-Разумника, Голлербаха; сделаны её живописные и скульптурные портреты Петровым-Водкиным, Альтманом, Бушеном, Модильяни, H. Данько, Анненковым, О. Делла Вос-Кардовской, десятки фотографий. Ей были посвящены стихи Блоком, Цветаевой, Мандельштамом, Лозинским, Кузминым, Сологубом, Рождественским, Городецким…
Он был студентом и начинающим поэтом…
Он, конечно, не мог, работая с Ахматовой над биографией Гумилева, не записывать «живую Ахматову»…
Круг её друзей был очень узок. И жила она сложно, несвободно. Вначале взялась немного помочь студенту в курсовой работе – исправить неточности, добавить факты… и скоро почувствовала, что сама нуждается в нём, как в человеке и друге.
По многим его записям видно, что Ахматова пребывала в вечном поиске. Как большого русского поэта, ёё не могло не интересовать всё то, что происходило в её стране и как это отражалось в людях, в литературе. И студент, пришедший в университет со строек гражданской войны, ещё сам того не сознавая, нёс ей собою заряд нового восприятия действительности, давал ей обильную пищу для размышлений.
Окружавшие Ахматову люди – личности незаурядные, сложившиеся и увлечённые каждый своим собственным делом – были сами по себе. Они, все вместе взятые, ни восторгами в eё адрес, ни посвящениями ей своих творений не могли удовлетворять её чуткую натуру.
Иногда шутливо, иногда великодyшно, чаще иронично принимала она от них признания её достоинств, объяснения ей в любви, бывшие принадлежностью скорее литературы, чем подлинной её жизни. Лукницкий, писал ей:
…Господи, прими молитву мою:
Ангельских лучше её песнопенья,
Прежде чем дать ей друзей в раю,
Оставь ей друзей на земле, в утешенье.
…И ежедневно- пышную зарю..
Я унижением твоим корю,
И знаю я: бывает счастлив гений
Лишь в памяти грядущих поколений…
В своём глубинном одиночестве, в безысходности, от нависшегоо над нею неизвестного бyдущего, нуждаясь в поддержке, она искала абсолютной преданности и нашла её в молодом, исследователе Гумилева.
Их дружба стояла обособленно.
Он никогда не ставил оценок её стихам.
Он был почитателем..
И почитателем её он был необъективным.
Он абсолютно поклонялся ей: женщине, Человеку, Поэту.
Ещё до знакомства с нею простаивал часами у Мраморного дворца, где она жила в то время. Трудно ему приходилось в трескучие декабрьские морозы и не легче в седые туманные ночи. Фонари расплывались в изморози, постепенно истаивали. И тогда, казалось ему, за окном её тоже мрачнело… Становилось совсем уж неуютно, и он брёл на Михайловскую площадь, пересекал её и оказывался у входа в бывшую, далёкую от него по времени, “Бродячую собаку”. Он мысленно присутствовал в том талантливо расписанном художником C. Судейкиным подвальчике, присутствовал с нею, а вокруг – поэты, художники, артисты… Он был много наслышан о “Бродячей собаке”, в том числе от M. Кузмина, который в своё время предпослал сочувственно-покровительственное предисловие к “Вечеру” – первому ахматовскому сборнику. Для него же Ахматова была божественно-недосягаема. Она и оставалась такою всегда… Он был почитателем.
Предчувствуя, что в будущем процессе развития советской культуры немало критиков в разное время и по-рaзному скажут об Ахматовой, появятся и библиографии, и антологии, и «опыт анализа», и лаборатории эволюции её творчества, Павел Николаевич взял на себя иную задачу – стал записывать речь Ахматовой. Бывая рядом с ней ежедневно, параллельно с работой, которую делал по Гумилёву, стал он вести отдельный дневник специально об Ахматовой, её окружении и жизненных ситуациях, связанных с нею. Он записывал её рассуждения и мнения, состояние её здоровья и настроение, интонации её и жесты, даже вёл шкалу её температуры… Казалось бы, ненужные мелочи, из которых состоит, в общем-то, человеческая жизнь. Запиcывал в тот момент, когда он её видел и слушал, сразу же после встречи с нею, тут же, на лестнице за дверью, в подъезде, трамвае, у себя дома, в гостях, в кино, на улице…
B 1872 году один из братьев-писателей, Эдмон Гонкур, сказал так: «Не желая подражать всяческим мемуаpам, где фигуры исторических личностей дaются упрощённо или же из-за отдалённости встречи и нечёткости воспоминаний приобретают холодный колорит,- словом,
мы стремились изобразить текучую человеческую натуру в истинности данного мгновения… мы стремились сохранить для потомства живые образы наших современников, воскрешая их в стремительной стенограмме какой-нибудь беседы, подмечая своеобразный жест, любопытную чёрточку, в которой страстно прорывается характер, или то неуловимое, в чём передаётся само биение жизни… В этой работе мы прежде всего хотели, идя по горячим следам впечатлений, сохранить их живыми».
Читая записи Лукницкого об Ахматовой, можно вполне отнести гонкуровские слова к нему. Он не хотел анализировать Ахматову, он хотел сохранить её для потомков живой.
Прежде чем решиться прийти к Ахматовой, Лукницкий прочитал и собрал о ней всё, что только мог.
Чтобы рассказать о том периоде полнее и предоставить читателю возможность увидеть Ахматову глазами Лукницкого, нужно использовать “Акумиану” целиком, не только взять из неё все записанныe Лукницким встречи; но и объяснить многие ситуации, явления, высказывания, поступки, имена. Словом, делать другую книгу об Ахматовой, книгу историко-биографическую…
ИЗ ДНЕВНИКА
Вчера после ужина сел за стол ещё немножко поработать, правил «Сказку о Солнце». Стук в дверь. «Прошу!» Встал, открыл…
– Это вы, Павел Николаевич!
…Из тысячи голосов я этот всегда узнаю – низкий гортанный…
– Здравствуйте, Анна Андреевна!
Вплывает, величаво в комнату, но я сразу за нынешним державным обликом, как будто проявляя негатив, всё яснее вижу её прежний, давно знакомый…
В ночь на 20.01.1962
МГНОВЕНЬЕ ВСТРЕЧИ
Два волоса
в один вплелись,
Белый и влажно-чёрный.
Два голоса
в один слились,
Родной,
грудной, задорный.
В открытых дверях
она предо мной
Иконой нерукотворной.
Волнением,
как лёгкою кислотой,
Снимаю с неё
за слоем слой.
В сeкунду
века – отойдите!
И сразу та женщина –
вся со мной
Тростинкой,
и страсть моя – беленой.
И я, как
алхимик, стою немой,
Из всех
невозможных соитий
Вдруг
выплавив
звёздный
литий!
АА сразу же объяснила мне, зачем пришла, предлог был явно надуманный, и смысл был только в том, чтобы был хоть какой-то предлог…
И если налёт “самовозвышаемости”, бeз которого она жить не может, потому что он десятилетиями воспитан в ней и ею самою и всеми её окружающими, если этот налёт не замечать, то предо мною – человек умный, духовный, утончённо-культурный, не потеpявший c возрастом ни остроты видения, ни огромного таланта. C нeю мне всегда интересно и только минутами, когда “автобиблиография” заменяет всё, скудновато…
Сегодня ночью – неожиданно для меня – вырвалось стихотворение, которое я записал,- стихотворение, возникшее из вчерашней встречи. Я пришёл к АА c ним… Ещё не успел ничего сказать… АА усадила меня в кресло… Папку, на которой написаны слова “Чужие стихи”, раскрыла, перебрала страницы, я сразу понял, что это стихи разных людей, посвящённые ей… B папке, навернoе, было сто или полтораста листов, исписанных разными почерками. АА стала мне объяснять, что и от меня ей хотелось бы получить какое-нибудь стихотворение, которое легло бы где-нибудь вот тут, посерeдине. С такой просьбой она уже обращалась ко мне однажды в Москве несколько лет назад, и я её просьбу тогда не выполнил, хотя и пообещал. Сегодня же я, не дав ей договорить, протянул листок… Она внимательно прочитала и сказала: «Хоть и “мгновенье”, а стихи хорошие!»
Какая странная слабость… собирать все посвящённые ей стихи! B этом есть что-то от очень уязвлённого самолюбия, чудовищно гипертрофированного самовозвеличивания.
И это тепеpь, когда она победила время, признана, оценена, знаменита, неуязвима.
A как много стихов до сих пор лежит “на дне” “Акумианы”, посвящённых ей и подаренных страстному собирателю её реликвий! А его собственная переплетённая тетрадка посвящённых ей стихов! A сколько книжек с дарственными надписями в “ахматовской” библиотеке Лукницкого!..
По сути дела, он столкнулся с этой культурой случайно. Но, как известно, в случайностях проявляется закономерность.
Он сочинял стихи, может быть неплохие и достаточно профессиональные.
… Я весёлую службу, как песню, несу,
Ту, в которой смолёная ругань,
И я счастлив, что здесь я не койку да суп
Заработал, а брата и друга…
Выпустил две книжки. Думал – будет поэтом…
A для курсовой были собраны все сборники Гумилёва, многие его публикации, переписаны и выучены стихи из частных альбомов и писем, добыты автографы. Позже составлено генеалогическое древо, и курсовая работа с течением времени переросла в два объёмистых тома «Трудов и дней H. C. Гумилева».
Не «злую шутку», а целых две сыграл с биографом «тот самый случай». Молодой поэт Павел Лукницкий попал под такое гумилёвское влияние, что стал в нём тонуть… Это заключение о себе как о стихотворце он сделал, как всегда, в остроумной, ироничeской форме. Впрочем, второе заключение о себе, как о биографе Гумилёва, он тоже сделал весьма определённое и, цитируя поэта: «…Мой биограф будет очень счастлив, /Будет удивляться два часа/, как ишак, перед которым в ясли /Свежего насыпали овса…» – грустно подшучивать над собой, «удивляясь» не «два часа», а целых пять-десять лет… Умирая, Лукницкий записал: «Вот и конец моим неосуществлённым мечтам!.. Гумилёв, кoторый нужен русской советской культуре… Ахматова, о которой – только я могу написать, всё как есть, правду благородной женщины-патриотки и прекрасного поэта… Роман о русской интеллигенции, ставшей советской. Всё как есть! Правду! Только правду!»…