Юлия Друнина. Гимн поколению
(Размышления по поводу поэтического представления «Павшие и живые» в Московском театре на Таганке)
1. «Оставайся! Мы тебя не пустим…»
Рискуя жизнью, некий посетитель зоопарка спас ребёнка, упавшего в вольер к медведям. Симпатичная девушка, случайная свидетельница этого подвига, затащила спасителя к себе. Её застенчивый, мешковатый гость оказался участником войны. Он оживляется, рассказывая девушке o своей романтической фронтовой юности.
Но тут вваливается шумная компания мальчиков и девочек. Среди них, элегантных и ироничных детей новой эпохи, так одинок и трагичен этот близорукий неуклюжий человек, не умеющий к тому же танцевать твист. Да, конечно, он – герой. Ну и что? Мы же не в окопах, а на вечеринке: здесь пристрастие к героическим воспоминаниям просто неуместно. Сколько, в конце концов, можно твердить o войне? Беднягу перестают слушать. Молодежь c упоением «даёт твист».
«Неужели действительно надоело, забылось то время? – звучит со сцены раздумчивый голос Ведущего.- Для чего нее мы тогда пишем книги, ставим кинофильмы?»
Да, в самом деле – для чего? Для чего режиссёр Юрий Любимов сделал своё «поэтическое представление»: композицию по стихам поэтов-фронтовиков – павших и живых?
На этот вопрос отвечают аншлаги, которые сопровождают каждый спектакль. Попробуйте-ка достать «лишний билетик»!
На этот вопрос отвечает и та особая наэлектризованная тишина в зале, высокое напряжение которой не нарушается все три часа «поэтического представления». Подумайте только: три часа стихов (без антракта!), причем не любовных, не юмористических, не «сенсационных», – строгих, скромных, фронтовых стихов.
Потом – овация, но овация тоже особая – аплодируют молча, c перехваченным горлом, c глазами, блестящими от пролитых или сдерживаемых слез.
Так бывает редко – тогда, когда сталкиваешься c чем-то очень чистым, трагическим и значительным. А что может быть чище, трагичнее и значительнее судьбы российских юных поэтов, добровольно ушедших из студенческих аудиторий в окопы переднего края?
Спасибо театру, сделавшему смелое и благородное дело – давшему вторую жизнь тем, кто не вернулся из разведки, тем, кто упал y безымянной высотки или у стен Сталинграда.
…Погаснет свет в зале, и на сцену, освещенную заревом вечного огня, войдет Он – солдат Великой Отечественной войны.
Бледный и усталый от сраженья,
Он войдёт и скажет на ходу:
– Я в грязи, а здесь стихотворенье!
Лучше я, товарищи, уйду!
– Оставайся! Мы тебя не пустим!
Здесь твой дом! И здесь твоя семья!
Лучшая учительница чувствам –
Русская застенчивость твоя.
Заходи же! Ты имеешь право!
Оставайся! Ты – хозяин тут,
Потому что реки нашей славы
B океан бессмертия текут!
И опять идут за ротой рота
В смертный 6oй, и впереди, взгляни
Партии раскрытые высоты,
Комсомола яркие огни!
Этих стихов Михаила Светлова нет в спектакле, но мне кажется, что они удивительно точно выражают то чувсгво, которое испытываем мы, зрители, когда слышим со сцены горький и недоумевающий вопрос Ведущего: «Неужели действительно надоело, забылось то время?»
2. «Мужчины умирают, если нужно…»
Москва сорокового, предвоенного года. Три судьбы, три начинающих поэта – Михаил Кульчицкий, Павел Коган, Всеволод Багрицкий.
Вот они на авансцене, на трёх помостах… Жизнерадостные, смелые, по-юношески строгие и нетерпимые в своих суждениях о жизни и об искусстве. Иногда хочется с ними и поспоритъ – «хрестоматийный глянец» этим ребятам ни к чему. А с высоты шестидесятых годов многое видней.
«У нас – у молодых поэтов нового течения – много пунктов разногласий с теперешними серыми стихами в журналах,- пишет родным Миша Кульчицкий.- Cейчас одеревенение в поэзии. Душно… Сейчас надо такие: «Вперёд! Ура!..» Я таких писать не умею, видит бог».
Да, это было сложное время. Но, перебирая пожелтевшие журналы далёких сороковых годов, видишь, что там печатались не только серые барабанные стихи, не только «Вперёд! Ура!». Мелькают имена Асеева, Светлова, IIacтepнака, Луговского, Уткина, Симонова, Алигер, Стрельченко – стихи многих поэтов выдержали жестокую проверку временем.
Но серятины действительно хватало. Именно против неё был направлен пафос «молодых поэтов нового течения». И против благополучных и гладеньких деятелей литературы, ратующих за благополучные и гладенькие стишки, за стишки-штампы.
На сцене Павел Коган расправляется с одним из таких деятелей очень просто – спокойно засовывает его под трибуну. В жизни всё было, конечно, сложней…
Но вскоре и молодым и маститым поэтам пришлось воевать с настоящим врагом: грянуло 22 пюня 41 года.
Я позабыл о ссорах и разладе
И понял, что у нас одни враги,
В ту ночь, когда на интендантском складе
Поэты примеряли сапоги, –
писал тогда Евгений Долматовский.
Три студента-филолога, три мушкетёра сороковых годов ушли на фронт добровольцами, как и тысячи их сверстников.
Никто из троих не вернулся обратно. В братской могиле под Новороссийском похоронен лейтенант Пагел Коган. Погиб под Сталинградом младший лейтенант Михаил Кульчицкий. Осколок авиабомбы убил Всеволода Багрицкого – этот же осколок пробил его планшет, тетрадь стихов и письма матери…
Никто из троих не вернулся. И всё же они с нами. Отсветы вечного огня освещают их лица. Нет, это не бутафорский огонь и это не сцена в маленьком театре на Таганки. Три мальчика погибли, чтобы стать бессмертными. Впрочем, к ним не подходит инфантильное слово «мальчики». Они были мужчинами. Это о них писал поэт-фронтовик Михаил Львов:
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.