3. «Давайте после драки помашем кулаками…»
И сейчас ещё, слыша иногда по радио по радио грозное и торжественное «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!», вижу неповторимую Москву первых дней войны, перечёркнутые крест-накрест окна, наивно закамуфлированные дома и – маршевые батальоны, маршевые батальоны, уносящие эту песню на фронт.
И сейчас ещё, при первых же щемящих тактах «Землянки» ощущаю в глазах резь от дымной «тесной пeчурки», а на губах – вкус снега, вскипячённого в отдающем жиром котелке.
И сейчас ещё «Жди меня» звучит как заклинание, как яростная молитва ни в бога, ни в чёрта не верующих атеистов, заклинание, помогающее им выжить.
Да, «Священная война» Лебедева-Кумача, «Землянка» Алексея Суркова и «Жди меня» Константина Симонова неотделимы от Великой Отечественной. Они стали фольклором, они были на вооружении нашей армии, нашего народа, и мы встречаемся c ними в спектакле как со старыми, верными фронтовыми товарищами.
Воплощением трагедии и мужества блокадного Ленинграда стала для нас Ольга Берггольц. C блоковской силой ударяют по нервам замерших зрителей её скорбные и мужественные стихи:
Я люблю тебя любовью новой,
Горькой, всепрощающей, живой,
Родина моя в венце терновом,
C тёмной радугой над головой.
В строю поэтов, рождённых войной, правофланговым стоит Семён Гудзенко. Его стихи – смесь мужества и романтики, чистоты и силы, в них живёт выстраданное, волнующее: то, что можно назвать «чувством опалённости фронтом».
Гудзенко давно не может сам читать свои стихи. Война догнала его уже в 1953 году: он умер тридцати лет, трагически оправдав собственное пророчество:
Мы не от старости умрём,
От старых ран умрём…
Семён Гудзенко давно не может сам читать свои стихи. Но вот мы слышим их со сцены:
Нас не надо жалеть:
Ведь и мы б никого не жалели…
Ещё раз хочется повторить – это благородный, волнующий спектакль. Но у меня есть некоторые пожелания авторам композиции – Д. Самойлову, Б. Грибанову и Ю. Любимову. Понимаю, что эти пожелания несколько запоздали, и все-таки, как сказал Борис Слуцкий, «давайте после драки помашем кулаками».
Хотелось бы, например, ощущения того, что за узкими мальчишескими плечами Михаила Кульчицкого, Павла Когана и Всеволода Багрицкого стояло целое поколение молодых поэтов-фронтовиков, поэтов, которые при жизни так и не увидели напечатанной ни одной или почти ни одной строчки своих стихов. Это и Николай Майоров, и Николай Отрада, и Георгий Суворов, и Юрий Инге, и Леонид Вилкомир, – в одном только сборнике («Имена на поверке» более двадцати авторов-воинов, павших на фронтах Великой Отечественной. Может быть, и не обязательно перечислять все имена, но сказать o существование такой поэзии, на мой взгляд, необходимо.
Мне жаль, что автор композиции – поэт Давид Самойлов – забыл давно ставшие хрестоматийными, мудрые, демократичные стихи поэта-танкиста Сергея Орлова, стихи-памятник бeзвeстным солдатам, погибшим на войне:
Его зарыли в шар земной.
A был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
………………………………………………
Давным-давно окончен бой…
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей.
Как здорово легли бы эти стихи в спектакле «Павшие и живые»! Как сильно
прозвучали бы!
Мне жаль, что автор композиции забыл классически строгие, гневные, горькие, пронзительные стихи Сергея Наровчатова:
Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожжённых сёл, разбитых городов
По горестной, по русской, по родимой,
3авещанной от дедов и отцов.
Запоминал: над деревнями пламя,
И ветер, разносящий жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями
Распятых на райкомовских дверях…
A как обидно, что в спектакле нет одного из самых трагичных, самых честных стихотворений Отечественной войны – «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского…
Мне могут, конечно, возразить, что невозможно объять необъятное и всё хорошее включить в спектакль.
Но стихи, о которых я говорю,- это не «всё», это наша классика. И не ушедшая, так сказать, «на пенсию» классика, а живая, обжигающая, переворачивающая душу поэзия. Такие стихи никогда не погаснут, как не погаснет никогда вечный огонь солдатской славы.
Я говорю o «Павших и живых» не абстрактно, а применительно к тем законам, какие авторы сами себе поставили. И именно по этим законам Д. Самойлов должен бы, на мой взгляд, украсить, усилить свою композицию стихами, приведёнными выше.
Считается, что произведение искусства следует судить за то, что в нём есть, а не за то, чего в нём нет. Однако же тут случай особый – это композиция, составленная из известных произведений, и я, думается, вправе высказывать суждение o том, насколько это на мой взгляд верно или неверно сделано.
4. Воспитание чувств
Для этого «поэтического представления», не похожего ни на одну самую распремоднейшую пьесу, было бы бесконечно трудно найти режиссёрское решение. Юрий Любимов нашёл его. Он нашел поэтический образ спектакля в то и дело вспыхивающем на авансцене пламени – вечном огне, к которому гипнотически приковывается внимание зрительного зала. Он нашел эти три помоста, то и дело меняющие своё назначение, кажущиеся то конкретным местом действия, то чем-то обобщенным, аллегорическим, подчеркивающим звучание стиха. Он нашел эти чёткие силуэты на светящемся фоне, когда фигура актёра выразительно застывшая, утрачивает натуралистические детали и превращается в обобщенный образ. Он нашел свет для своего представления – не безразлично-эффектное «беспартийное» освещение, а смысловой, «партийный» свет, работающий на авторско-режиссёрское отношение к происходящему на сцене.
Юрий Любимов нашел верную художественную меру всему, и потому не кажутся инородными резкие срывы в гротески Чаплин, и Гитлер, и карикатурный «деятель литературы», беззвучно надрывающийся на трибуне, совершенно законны в этом своеобразном спектакле.
Спектакль этот не укладывается в привычные рамки театральной рецензии. Он вызывает не потребность проанализировать удачи или неудачи отдельных исполнителей – скорее хочется сказать o том, что ансамбль молодых актёров создал собирательный поэтический образ поколения молодёжи военных лет. И это большая принципиальная общая удача исполнительского коллектива театра на Таганке. И соучастник спектакля – зрительный зал, чувствуя подлинность происходящего на сцене, ни разу не нарушает действие аплодисментами в «эффектных местах», хотя таких мест и в актёрском исполнении и в режиссуре великое множество. Зритель чуток и понимает, что аплодисменты были бы неуместны.
Между залом и сценой почти физически ощущается живая связь. Все здесь взаимно – зрители, кажется, готовы броситься на помощь погибающим героям, a актёры наэлектризованы током зрительского сочувствия. Не часто бывает такая атмосфера в театре! Да ещё на спектакле без привычного сюжета, на спектакле, где романтика человеческого подвига, романтика поколения ушедших на войну выражена не в героическом действии, не в сюжете, а в стихах.
Моё поколение росло, овеянное романтикой революции и гражданской войны. Любимой нашей песней была «Каховка», любимым фильмом – «Чапаев», любимой книгой – «Как закалялась сталь». Не они ли – светловская девушка в солдатской шинели, отчаянный легендарный комдив, суровый, неистовый Павел Корчагин – привели нас в 1941 году в райкомы и военкоматы c требованием отправить на фронт?
A разве у молодежи шестидесятых годов нет оснований быть влюблённой в героев Великой Отечественной так же, как мы, мальчики и девочки, родившиеся в двадцатых, были влюблены в героев гражданской войны?
Разве наша молодежь не должна почувствовать красоту фронтовой дружбы и задуматься над природой той особой высокой настроенности души, которая бросала человека на вражескую амбразуру?
Ведь освободительная война – это не только смерть, кровь и страдания. Это ещё и гигантские взлеты человеческого духа - бескорыстия, самоотверженности, героизма.
Воспитание чувств – одна из благороднейших задач искусства. И эту задачу театр Любимова выполняет c честью, спектакль служит одной прекрасной цели – не дать угаснуть святому огню вечной славы, не дать людям забыть o тех, кто заслонил их своим сердцем.
Жизнь идет. Выросло новое поколение молодежи. И опять ветер эпохи наполняет алые паруса романтики. Песня o бригантине, сочиненная в сороковых годах московским студентом Павлом Коганом (как жаль, что и ее нет в спектакле), стала любимой песней студентов шестидесятых годов. И сколько парней и девушек, уезжающих по путевке комсомола на целину или на далёкие стройки, повторяют удивительно современные строки его стихов:
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.