Солоухин Владимир Алексеевич
ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА
Цитируется по: Солоухин Владимир Алексеевич. ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА. М., «Молодая гвардия», 1970. 32 с. («Б-чка избранной лирики»).
С. 3 – 16
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Нахмурив тяжёлые, косматые брови, Владимир Александрович Луговской своим рокочущим басом говорил удивлённо и одобрительно:
— И откуда это столько нежности у такого мужественного юноши?
Действительно, широкоплечий, ладно сбитый, затянутый в гимнастёрку, в начищенных до блеска сапогах, поэт производил серьёзное впечатление. Казалось, сейчас зазвучат военные баллады, грянут литавры и литая медь. Но это казалось. А в зале «Комсомольской правды» звенели весенние ручьи, щебетали ласточки, проносился смолистый густой аромат сосен. Так в сорок пятом — сорок шестом году в семинаре В. А. Луговского зарождалось первое поэтическое слово Владимира Солоухина. А потом совещание молодых писателей, Литературный институт, первая книга стихов, выступления, поездки… Поэт вошёл в литературу, в жизнь.
Художники рождаются по-разному. Иногда поэт сам создаёт свой собственный мир, живёт в нём и силой, светом своего вдохновения делает его совершенно реальным, живым, причём мы совершенно забываем, что всё это создано самим поэтом.
Так поступил А. Грин. И это прекрасно. В. Солоухин пошёл по иному пути. Он открывает нам мир, который существует тысячелетия, — мир природы. Этот мир рядом с нами, но мы его забываем за житейскими хлопотами, за шумом и гулом городов. И это зря… И вот, когда волей поэта мы погружаемся в этот мир, мир свежести, сверкания листьев, рождения ручьёв, — мы сами невольно становимся ярче, свободнее, радостнее. И в нас просыпается любовь, порою застенчивая и неуверенная, словно ранний, поднимающий лепестки к солнцу подснежник. «И, угадав в волне нестрогой улыбку чистую твою, я не посмел губами трогать затрепетавшую струю» («У ручья»).
И ещё одно, может быть, основное. Поэзии (и прозе), — а когда В. Солоухин начал писать прозу, то оказалось, что это то же самое продолжение поэзии, только иными средствами, — так вот художественной палитре Владимира Солоухина свойственно не созерцание, не умиление перед природой, а трепетное, бережное отношение к ней, как к живому существу, которое нежнее и слабее человека и которое просит у него защиты.
Будем же благодарны поэту за проникновение в мир родников, чистого звона капель, трепетного шороха листьев и блеска солнца, проникновение не в сказочную страну, а в мир света, яркости, имя которому — жизнь.
Андрей Досталь
КОЛОДЕЦ
Колодец вырыт был давно.
В нём камнем выложено дно,
А по бокам, пахуч и груб,
Сработан плотниками сруб.
Он сажен на семь в глубину
И уже видится ко дну.
А там, у дна, вода видна,
Как смоль густа, как смоль черна.
Но опускаю я бадью,
И слышен всплеск едва-едва,
И ключевую воду пьют
Со мной и солнце и трава.
Вода нисколько не густа,
Она как стёклышко чиста,
Она нисколько не черна
Ни здесь, в бадье, ни там, у дна.
Я думал, как мне быть с душой
С моей, не так уж и большой:
Закрыть ли душу на замок,
Чтоб я потом разумно мог
За каплей каплю влагу брать
Из тёмных кладезных глубин
И скупо влагу отдавать
Чуть-чуть стихам, чуть-чуть любви!
И чтоб меня такой секрет
Сберёг на сотню долгих лет.
Колодец вырыт был давно.
Всё камнем выложено дно,
Но сруб осыпался и сгнил,
И дно подёрнул вязкий ил.
Крапива выросла вокруг,
И самый вход заткал паук.
Сломав жилище паука,
Трухлявый сруб задев слегка,
Я опустил бадью туда,
Где тускло брезжила вода.
И зачерпнул — и был не рад:
Какой-то тлен, какой-то смрад.
У старожила я спросил:
— Зачем такой колодец сгнил?
— А как не сгнить ему, сынок,
Хоть он и к месту и глубок,
Да из него который год
Уже не черпает народ.
Он доброй влагою налит,
Но жив, пока народ поит. —
И понял я, что верен он,
Великий жизненный закон:
Кто доброй влагою налит,
Тот жив, пока народ поит.
И если светел твой родник,
Пусть он не так уж и велик,
Ты у истоков родника
Не вешай от людей замка,
Душевной влаги не таи,
Но глубже черпай и пои!
И, сберегая жизни дни,
Ты от себя не прогони
Ни вдохновенья, ни любви,
Но глубже черпай и живи!
1949
ДОЖДЬ В СТЕПИ
С жадностью всосаны
В травы и злаки
Последние капельки
Почвенной влаги.
Полдень за полднем
Проходят над степью,
А влаге тянуться
В горячие стебли.
Ветер за ветром
Туч не приносят,
А ей не добраться
До тощих колосьев.
Горячее солнце
Палит всё упорней,
В горячей пыли
Задыхаются корни.
Сохнут поля,
Стонут поля,
Ливнями бредит
Сухая земля.
Я проходил
Этой выжженной степью,
Трогал руками
Бескровные стебли.
И были колючие
Листья растений
Рады моей
Кратковременной тени.
О, если б дождём
Мне пролиться на жито,
Я жизнь не считал бы
Бесцельно прожитой!
Дождём отсверкать
Благодатным и плавным —
Я гибель такую
Не счёл бы бесславной!
Но стали бы плотью
И кровью моей
Тяжёлые зёрна
Пшеничных полей!
А ночью однажды
Сквозь сон я услышу —
Тяжёлые капли
Ударили в крышу.
О нет, то не капли
Стучатся упорно,
То бьют о железо
Спелые зёрна.
И мне в эту ночь
До утра будут сниться
Зёрна пшеницы…
Зёрна пшеницы…
1946
РОДНИК
Я тех мест святыми не считаю,
Я от тех лесов почти отвык.
Там по мне, наверно, не скучает
Очень звонкий маленький родник.
Он пропах землёй, травой и хвоей,
В жаркий полдень холоден всегда.
А опустишь руку в голубое,
Заласкает светлая вода.
У его задумчивого пенья
Я большой учился чистоте,
Первым, самым робким вдохновеньям,
Первой, самой маленькой мечте.
Я тех мест святыми не считаю,
Только я не так ещё отвык,
Только пусть пока не высыхает
Очень звонкий маленький родник.
Пусть вдали от низенького дома
Я, мужая, сделаюсь седым.
Я ещё приду к нему, живому,
И ещё напьюсь его воды!
1945
* * *
Итак, любовь. Она ли не воспета,
Любви ль в веках не воздано своё!
Влюблённые великие поэты
«Сильна как смерть» твердили про неё.
К тому добавить можно очень мало,
Но я сказал бы, робость прогоня:
«Когда бы жить любовь не помогала,
Когда б сильней не делала меня,
Когда б любовь мне солнце с неба стёрла,
Чтоб стали дни туманней и мрачней,
Хватило б силы взять её за горло
И задушить. И не писать о ней!»
НАД РУЧЬЁМ
Спугнув неведомую птицу,
Раздвинув заросли плечом,
Я подошёл к ручью напиться
И наклонился над ручьём.
Иль ты была со мною рядом,
Иль с солнцем ты была одно:
Твоим запомнившимся взглядом
Горело искристое дно.
Или, за мною вслед приехав,
Ты близ меня была тогда!
Твоим запомнившимся смехом
Смеялась светлая вода.
И, угадав в волне нестрогой
Улыбку чистую твою,
Я не посмел губами трогать
Затрепетавшую струю.
* * *
Всё смотрю, а, верно, насмотреться
На тебя до смерти не сумею.
Меж подруг своих, красивых тоже,
Ты как лебедь в стае шумных уток.
Лебедь, лебедь, если я погибну,
Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда
Броситься на утренние камни?
Прозвенишь ли песней лебединой?..
1958
* * *
Я тебе и верю и не верю,
Ты сама мне верить помоги.
За тяжёлой кожаною дверью
Пропадают лёгкие шаги.
Ты снимаешь варежки и боты,
Над тобою сонный абажур.
Я иду в позёмку, за ворота,
В улицы пустые выхожу.
Ветер вслед последнему трамваю
Свищет, рельсы снегом пороша,
Ты садишься, ноты открываешь,
В маленькие руки подышав.
Проведёшь по клавишам рукою,
Потихоньку струны зазвенят,
Вспомнишь что-то очень дорогое,
Улыбнёшься, вспомнив про меня.
Звук родится. Медленно остынет.
Ты умеешь это. Подожди!
Ты умеешь делать золотыми
Серые, осенние дожди.
Но в студёный выветренный вечер,
Не спросив, на радость иль беду,
Ты сумеешь выбежать навстречу,
Только шаль накинув на ходу.
Не спросив, далёко ли пойдём мы,
Есть ли край тяжёлому пути,
Ты сумеешь выбежать из дому
И обратно больше не прийти…
Или будешь мучиться и слушать,
У окошка стоя по ночам,
Как февраль всё яростней и глуше
Гонит снег по голым кирпичам?
И тебе пригрезится такое:
Солнце, путь в торжественном лесу.
И тебя я, гордый и спокойный,
На руках, усталую, несу.
1949
ЯБЛОНЬКА, РАСТУЩАЯ ПРИ ДОРОГЕ
Она полна задорных соков,
Она ещё из молодых,
И у неё всегда до срока
Срывают жёсткие плоды.
Они растут как будто наспех
И полны вязкой кислотой.
Она безропотно отдаст их
И остаётся сиротой.
Я раз тряхнул её, да слабо.
А ветки будто говорят:
«Оставьте яблоко хотя бы
На мне висеть до сентября.
Узнайте, люди, как бывают
Прекрасны яблоки мои,
Когда не силой их срывают,
А я сама роняю их».
1947
МНЕ СТРАННО ЗНАТЬ…
Мне странно знать, что есть на свете,
Как прежде, дом с твоим окном,
Что ты на этой же планете
И даже в городе одном.
Мне странно знать, что тот же ясный
Восток в ночи заголубел,
Что так же тихо звёзды гаснут,
Как это было при тебе.
Мне странно знать, что эти руки
Тебя касались. Полно, нет!
Который год прошёл с разлуки!
Седьмая ночь… Седьмой рассвет…
ЛОСЬ
Тем утром, радостным и вешним,
В лесу гудело и тряслось.
Свои рога через орешник
Нёс молодой тяжёлый лось.
Он трогал пристально и жадно
Струю холодного ключа,
Играли солнечные пятна
На полированных плечах,
Когда любовный зов подруги,
Вдруг прилетев издалека,
Его заставил стать упругим
И бросить на спину рога.
Но в миг, когда он шёл долиной,
Одним желаньем увлечён,
Зрачок стального карабина
Всмотрелся в левое плечо.
Неверно дрогнули колена,
И раскатился скорбный звук.
И кровь, слабея постепенно,
Лилась толчками на траву.
А за кустом, шагах в полсотни,
Куда он чуть дойти не смог,
Привесил к поясу охотник
Умело сделанный манок.
1946—1956
* * *
Постой. Ещё не всё меж нами!
Я горечь первых чувств моих
В стих превращу тебе на память,
Чтоб ты читала этот стих.
Прочтёшь. Но толку много ль в том,
Стихи не нравятся, бывает,
Ты вложишь их в тяжёлый том —
Подарок чей-то, я не знаю.
А через год не вспомнишь снова
(Позабывают и не то!),
В котором томе замурован
Мой вдвое сложенный листок…
Но всё равно ты будешь слышать.
Но будешь ясно различать.
Как кто-то трудно-трудно дышит
В твоей квартире по ночам,
Как кто-то просится на волю
И, задыхаясь и скорбя,
Ревнует, ждёт, пощады молит,
Клянёт тебя!.. Зовёт тебя!..
1945—1956
* * *
Ты за хмурость меня не вини,
Не вини, что грущу временами.
Это просто дождливые дни,
Это тучи проходят над нами.
Ты ведь веришь, любимая, мне,
Я короткую хмурость осилю,
Где-то в очень большой глубине
Небо вечное, чистое, синее,
1949
ЧАЙКА
Тут и полдень безмолвен и полночь глуха,
Густо спутаны прочные сучья.
Желтоглазые совы живут по верхам,
А внизу — муравьиные кучи.
До замшелой земли достают не всегда
Золотые и тонкие спицы.
И неведомо, как залетала сюда
Океанская вольная птица.
И спешила спастись. Всё металась, крича,
И угрюмые сосны скрипели.
И на чёрную воду лесного ручья
Тихо падали белые перья.
Я простор тебе дам. Только ты не спеши
О тяжёлые ветви разбиться,
Залетевшая в дебри таёжной тиши
Легкокрылая милая птица.
1947