Кирилл Ковальджи. Высокий диалог. Часть первая

Кирилл КОВАЛЬДЖИ

Кирилл Владимирович Ковальджи, поэт и прозаик, родился 14 марта 1930 г. в селе Каменское (Ташлык) на юге Бессарабии. Учился в Москве, окончил Литературный институт им. А. М. Горького в 1954 г. Работал журналистом в Кишинёве. С 1960 г. — в Москве.

Первый сборник стихотворений К. Ковальджи «Испытание» вышел в 1955 г. в Кишинёве, там же изданы его сборники «Лирика», «Разговор с любимой», «Человек моего поколения», «Стихи», «Испытание любви». Сборники «На рассвете» (1958), «Голоса» (1972), «После полудня» (1981), «Кольца годовые» (1981) вышли в Москве. К. Ковальджи — автор повести «Пять точек на карте» (1965), романа «Лиманские истории» (1970), ряда рассказов, критических статей, переводов из молдавской и румынской литератур.

Произведения К. Ковальджи переводились на разные языки. Отдельные издания вышли в Польше, Болгарии, Румынии.
В «Высокий диалог» вошли стихи разных лет.

СЛЕДЫ

Белый лес. Пугливая дремота
И морозный неподвижный дым.
Валенки и маленькие боты
На снегу оставили следы.

Валенки ступали в снег весомо,
Боты — как-то легче и нежней.
Вздрогнула синица. Хрупким комом
Снег, шурша, осыпался с ветвей…

Маленькие боты вдруг пропали.
Не ищи — напрасные труды.
Валенки, однако, оставляли
Более глубокие следы.

ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ

Город мой, твои новые соты
С каждым годом полней и щедрей.
Но куда-то зовут самолёты
Сыновей твоих и дочерей.
Свысока они смотрят на город,
С нетерпением ждут перемен.
Мир гремящий послушно наколот
На иглу их карманных антенн.
Снятся им города и победы,
Дела нет им до прошлой беды…
Зачарованы небом побеги,
О земле вспоминают — плоды.
Говорит понимающе город:
— Мне остаться пора позади.
Уходи от меня. Ты мне дорог,
Потому от меня уходи.
Я привык быть любимым и брошенным,
Потому что я только гнездо.
Порывая со мною, как с прошлым,
От меня не уходит никто.
Разбивают сперва, но остатки
Собирают по крохам опять.
Уходи, уходи без оглядки,
Забывай, чтоб потом вспоминать.
Уходя и былое гоня,
Огорчишь меня, но не обидишь:
Коль останешься — возненавидишь,
А покинешь — полюбишь меня…
— Я люблю тебя цельно и слитно,
И мне больно от этой любви,
Потому что любовь беззащитна
Перед смертью, войной и людьми.
Но завидная выпала участь,
И я счастлив от этой любви —
В ней единственной скрыта живучесть
Жизни, родины, цели, семьи.

ЛИЧНОЕ СЧАСТЬЕ

Люди часто от счастья молчат,
Поневоле от боли кричат…

Счастье,
Откуда ты к нам прилетело?
Ты — и дум и желаний согласье.
Всё исполнилось. Всё —до предела.
В тишине заполночного часа
Теплота любимого тела,
Полнота полусонного счастья.

Мы вдвоём. Ничего нам не нужно…

В этом городе южном, нешумном и душном,
Мы нашли переулок укромный,
В комнатёнке наёмной
Ночевали впервые…

Мы молчали. Плескалась волна на причале.
Шли часы. Ливень лил. Мы молчали.
Просыхали, курясь, мостовые…

И в молчанье бездонном
Обозначился звук. Появился не вдруг.
Не заметили мы, где возник этот звук,
Но потом он прорвался отчётливым стоном.

Этой боли мы были соседи!
Тонким песенным голосом меди
Недалёкая
Долго звенела труба,
Одинокая пела судьба.

До окна дотянулась, хватаясь за сучья,
Встала рядом и к сердцу она поднялась.
Неожиданно оборвалась,
И молчанье росло, ожиданием мучая.

Мы молчали. Плескалась волна на причале…
И опять заметалась, от боли слепа,
О своей бессловесной печали
Одиноко трубила труба.
Что ж ты хочешь от нас? Разве мы виноваты?
Разве мы отказались кому-то помочь?
Разве мы не страдали когда-то?
Разве мы виноваты, что счастье нашли в эту ночь?

БАЛЛАДА О ЛЮБВИ

Влюблённые крылаты —
Они летать умеют,
Влюблённые рассеянны —
их можно обокрасть…

Она была в белом свитере,
он в расстёгнутом пиджаке,
но это не важно…
Говорят, что влюблённые витают в облаках.
И действительно люди видели,
что они поднялись по ступенькам
и улетели в небо…
Под крылом самолёта синели поля и леса
и сгущались облака вдалеке,
но она глядела в его глаза
и тихо гладила его по щеке,
и он говорил ей губами что-то
и не слышали оба,
как грянул гром,
как взревел мотор самол`та,
как приближалась гроза.
И тогда
решился воришка
(и в небе бывают воришки!) —
он у влюблённых стянул, озираясь,
кажется, сумочку и пиджак,
но это не важно:
воришкам бывает на руку
любовь, и гроза, и мрак.
Потом обнаглел воришка
и обобрал их до нитки.
Не осталось на них ничего,
как на старинных картинах —
он обнимал её белые плечи,
и она обнимала его.
А когда молния
обожгла крыло самолёта
и он камнем пошёл к земле,
заметался во мгле воришка —
не хотелось ему умирать,
а девушка тихо гладила
любимого по щеке.
И самолёт разбился
с грохотом, в ярком пламени,
и воришка сгорел с барахлом в руке,
а двое влюблённых
удивлённо глядели друг другу в глаза,
девушка тихо гладила любимого по щеке.

ЧУДО-69

В тихой комнате у телевизора
человек с пересаженным сердцем
(сам он чудо) увидел чудо:
человек ступил на Луну.

Если такое люди сумели,
что же будет потом?
А потом Армстронг покидает Луну,
а потом умирает Блайберг,
и всё становится на свои места;
всё остается по-прежнему:
голодный голоден, сытый сыт,
убитый убит и печаль печальна,
несовместимости несовместимы,
невыносимое невыносимо,
нерешённое не решено,
Луна на луне, а Земля на земле;
бьют отцы сыновей за неправду,
а за правду карают отцы государств,
круглосуточно радиостанции
танцевальную музыку передают…

Всё по-прежнему.

Но ведь человек
с пересаженным сердцем
всё-таки видел
человека, ступившего на Луну!

* * *
Нет каналов на Марсе,
Их и не было вовсе.
Не надейся, не майся,
Просто с этим освойся.

Нет идеи канала,
Нет лобастых на Марсе,
Нету даже канавы,
Где бы пьяный валялся.

Там не строят программу
Оживить астероид…
Грустно даже, что яму
Там друг другу не роют.

Ожидается скука
Марсианской стоянки.
Значит, здравствуй, наука,
И прощай, марсианка!

Не плывёт по каналу,
Не встречает соседа —
Пропадают сигналы
В пустоте без ответа.

Одиноко до дрожи
Зря по космосу шарить.
С горя стал мне дороже
Наш единственный шарик..

МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР

Знаменитости всей Земли
для любопытной публики:
наверху — короли,
внизу — преступники.
Полюса империи —
низкий лоб и чело.
Наверху — полубоги,
внизу — полузвери,
добро и зло…
Кому — петля, плаха,
стул электрический,
кому — бархат,
золото,
серебро.
Венценосцы, ваши величества,
это очень хитро,
зло ведь — просто вопрос количества,
много зла —
переходит в добро,
в государственное,
коронованное,
каменное,
кованое…
Но сверху срываются изредка
и на плаху падают в обмороке,
но снизу врываются изверги,
и на троны садятся оборотни…

Дорогая мадам Тюссо,
зал властителей,
комната ужасов,
верх и низ,
ад и рай —
колесо,
и оно, понимаете, кружится!

Даже самый живучий подлец
умирает наконец…
Но обидно,
что чаще всего
достигает почтенного возраста
и в последний путь
провожают его
рыданья Шопена и Моцарта…

ВЫСОКИЙ ДИАЛОГ
— Что ты чувствуешь, перелетая
из столицы в столицу,
длинноногая и молодая
современная птица?
Ты умеешь, хозяйка салона
в поднебесном наряде,
улыбаться легко, отрешённо
на свистящем снаряде.
Ты спокойна без точки опоры,
без земли под ногами,
заставляешь поверить в моторы,
завладевшие нами.
И когда повелительным жестом
призываешь к порядку,
я, покорно пристёгнутый к креслу,
свято верю в посадку.
Верю я невидимкам-пилотам,
скрытым наглухо дверью,
доверяю железным расчётам,
в расписание верю.
Верю: всё обернётся удачей
и поможет нам случай
на планете летучей, горячей,
начинённой горючим.
Осмотрительный мир не завысит
полномочий прогресса…
— От меня ничего не зависит,—
говорит стюардесса.
— Я освоилась жить в этом гаме,
а работа простая —
я работаю за облаками,
в облаках не витая.
Над полётом, войною и миром,
над судьбой я невластна,
леденцы раздаю пассажирам
над зияньем пространства.
Мощь турбин меня
с птицей не сблизит, –
до неё не возвысит.
От меня ничего не зависит,
ничего не зависит…

ТИХОЙ НОЧЬЮ

Налетит одинокое горе,
и такое молчанье везде,
что скалу опрокидывай в море —
и круги не пойдут по воде.
Тихой ночью немые набаты,
надрываясь, кричат в тишине.
Человечество не виновато,
улыбаются люди во сне.

Ну а если б случилось такое,
разбегалась кругами беда —
не видать бы ни сна, ни покоя
никому, нигде, никогда.

Ночью чёрною белую вату
раздают, чтобы уши заткнуть.
С этой ватою невиновато
человечество может уснуть.

Но пока хоть один, кто не хочет
этой мудрой ночной глухоты,
просыпается вдруг среди ночи —
есть спасенье ещё от беды.

* * *
Весь мир говорит о России.

Немеряное пространство
с тобой в стране иной,
и каждый твой чих усилен
акустикой государства,
оставшегося за спиной.

Россия, Москва, Советы,
Россия, Советы, Москва…
К тебе, обогнув планету,
летит рикошетом молва,
поскольку Россия — большая,
любой из её шагов
покачивает полушария
Земли, как чаши весов.

* * *
Мне чудится, что под землёй
убитый в первой мировой
солдат всё ищет, ищет сына,
убитого солдата во второй.

Отделены от воздуха и неба,
в той безысходной темноте они
друг друга ищут слепо —
навек ровесники в беде.

Залюбовались небом дети,
растут, мечтая на рассвете
взлететь к затерянной звезде…

Но те солдаты неспокойны,
они во тьме считают войны:
довольно! внуков бы не встретить
в той темноте, в той слепоте…

ПОТРЕБИТЕЛИ

Дураки, потребители счастья,
по велению суетных дней,
мы общаемся большей частью
не с людьми,
а с частями людей.
Спрос на каждого уже и уже,
человек расчленяться привык:
спрос на души, на туши, на уши,
спрос на руки, на мозг, на язык.
Воспевая в гармонию веру,
потребляет нас некая власть,
составляет себя, как химеру,
отдирая от каждого часть.
Погрустишь, коль поставлен на место,
похрустишь — да в прокрустову щель.
Если каждый для каждого средство —
изгоняется средствами цель.
Горожане,
рабы-каторжане
функций, долга, взаимных услуг,
мы спешим под машинное ржанье
в одиночества
массовый круг.
Мы, рабы потребительской страсти,
шлём своих большеглазых детей
в мир,
прогрессом разъятый на части,
заселённый частями людей…
Но недаром ребёночка холит
мать
и зыблет его колыбель,
и младенец устами глаголет —
он, который не средство,
а цель.

* * *
Почерствело моё поколение.
Спрос упал у друзей, у жены:
Поэтические предложения
Им всё меньше и меньше нужны.

Всё нам некогда. Лишнее к лешему!
Взрослый возраст суров и тернист.
Мой ровесник теперь — конь объезженный,
Не на каждый оглянется свист.

Ценит только реальные ценности
И не бродит уже до зари,
Набирается дельности, цельности,
Позитивности, чёрт побери.

Не приемлет ни мёда, ни ругани,
Смотрит в корень и знает свой век.
Непростительно быть не на уровне
Умудрённых и тёртых коллег.

Им под стать просветлённая оптика.
Но добавь, не сбиваясь на лесть:
Кроме мудрости, трезвости, опыта,
Кое-что ещё всё-таки есть…

УМНАЯ ПЕСЕНКА

Шепчут черти прожорливой челяди:
налетай, уплетай и хватай…
А по-божески —
на три четверти
свой насущный съедай каравай.

Всем дорваться до счастья не терпится,
но не верь философии рта,
ты вычерпывай на три четверти,
помни, нет за чертой ни черта.

Слаще полночи зори вечерние,
ты срывай, но не с корнем, цветы.
Обнажённая на три четверти —
обнажённей любой наготы.

Что вы, умники, формулы чертите?
Знает правду живая земля:
больше целого
лишь три четверти,
половинчатость хуже нуля.

* * *
Убедить невозможно её:
Аргументы — пустые скорлупки.
Понимает она, как зверёк,—
Интонации, жесты, поступки.

Ведь она не из рода владык —
Из породы отзывчивых ланей,
Внятен ей лишь природный язык
Состязаний, игры и желаний.

Доказать ничего ей нельзя,
Как нельзя доказать снегопаду,
Что ты ждёшь не метелей, а радуг..

Чтобы с ливнем беседовать, надо
Самому быть таким, как гроза.

Доказать ей нельзя ничего,
Ничего ей нельзя доказать,

Лишь свобода умеет связать,
Лишь неведенье и баловство,
И нечаянное волшебство…

* * *
С какой силой защищаешь ты свои слабости,
с каким умом отстаиваешь свои глупости,
с какой искренностью — свою наигранность,
с какой нетерпимостью — свое терпение,
с какой болью, жалостью, милостью
казнишь ты меня
и себя!

* * *
Ты правдой считаешь отлив
и всю обнажённость отлива.
Я правдой считаю прилив.
Упрямо хочу быть счастливым.
И каждый по-своему прав,
и нет победителя в споре.
Нам поровну правду раздав,
качается медленно море…

МАСТЕР ВРЕМЕНИ

— Почини-ка мне, мастер, часы:
то замрут, как пустые весы,
то мелькают с разгона,
точно окна вагона;
почини мои скучные дни —
дольше вечности длятся они,
а счастливые ночи
воробьиного носа короче…

Возвращает мне мастер часы,
усмехаясь в усы:

— Стрелки жизнь твоя уравновесила,
им отныне ни скучно, ни весело,
но и прежнее время не врёт,
время движется наоборот;
вот разгадка волшебного сдвига –
оглянись-ка на тысячи дней,
те, что вечности были длинней:
с них не выжмешь и мига,
ну, а редкие ночи
длятся век без износа,
те, что были короче
воробьиного носа…

* * *
Это просто стихи ни о чём
это лёгкая зыбь настроения,
это дальние тени старения
появляются солнечным днём,

до меня дотянуться не могут;
я спокоен, любим и влюблённо

встречаю я с завистью сон,
где я снова несчастен и молод…

* * *
Совсем закружили дела.
На кухне чистила доску,
Никак соскрести не могла
Розовую полоску.
Водила ножом невпопад
И вдруг поняла виновато,
Что это полоска заката…
О чём ей напомнил закат?

МОЯ ЗНАКОМАЯ

Не выносит она одиночества,—
с глазу на глаз с собой оставаясь,
испуганно обнаруживает,
что не может найти себя.

Так растерянно
повисает вода в невесомости,
так отчаивается зеркало
в темноте.

ОХОТНИК

Знаешь ты безотказное средство,
чтобы сразу к ногам красота.
От зрачка через мушку до сердца —
несомненна твоя прямота.

На лету, свою цель карауля,
в пустоту ты спускаешь курок:
знаешь — встретятся сердце и пуля,
видишь будущее, как пророк.

Мастерство твоё с примесью скуки
и небрежности… Как бы шаля,
и синицу хватаешь ты в руки,
и с небес достаёшь журавля.

Но подбитая птица — не птица,
птица может быть только живой,
ей дичиться и ей приручиться…
Ты в руках не держал ни одной.

Небо в сговоре с жизнью. Веками
подменяет добычу земля:
торжествуя, хватаешь руками
несиницу и нежуравля.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Стихи, русская поэзия, советская поэзия, биографии поэтов
Добавить комментарий