Леонид Хаустов (1920 – 1980)
Письма с войны
* * *
Брезентовая, полевая
Сумка былой поры.
Дожди её поливали
И обожгли костры.
Бывает вот так: на сутки
Покоя меня лишат
Письма, что в той сумке
Пятнадцатый год лежат.
В час отдыха, перекура,
Сложенные углом,
Просмотренные цензурой,
Проверенные огнём…
В комнате тихо-тихо,
Я годы перелистал,
Даже будильник тикать
Ещё осторожней стал.
Письма из Ленинграда,
Письма блокадных лет.
Есть в них печаль и радость,
Только унынья нет.
Спишь ты. И пролетают,
В лице отражаясь, сны.
Милая! Я читаю
Письма твои с войны.
Нет ещё наших дочек,
Только слова любви.
Голосом этих строчек
Из прошлого позови
Такого, каким я вышел
Навстречу судьбе моей…
Сердце! Стучи потише,
Не разбуди детей.
21 ИЮНЯ 1941 ГОДА
На Дворцовой встречать ненароком
Тех, живых, неубитых, друзей,
И стоять у завешенных окон,
Чтоб увидеться с тенью твоей,
И будить каблуков своих стуком
Тишину по пустым площадям,
И не знать, что Война и Разлука
Будут завтра объявлены нам…
ТИШИНА В СОРОК ПЕРВОМ
Помню навек поезда проходящие,
Бурю железную, грохота шквал.
Так ощутима любому смотрящему
Боль будто вдвое сжимаемых шпал.
Вс заглушая, опять с новобранцами
Катится гром двухминутной длины.
Поезд уйдёт и оставит на станции
Скорбный вагон тишины…
В СОРОК ПЕРВОМ У ПОЛУСТАНКА
В сорок первом у полустанка,
Там, где танки месили гать,
Не давая пройти, цыганка
Напросилась мне погадать.
«Ты, серебряный мой, не бойся!
Что серьёзный не по годам?
По карманам своим поройся,
Если крупные — сдачи дам».
Становился привычным слуху
Растревоженный горизонт,
Где, ворочаясь, глухо ухал,
Высекая зарницы, фронт.
И с каким-то мальчишьим пылом
Я сказал: «И тридцатку дам.
Помолчи мне о том, что было,
А что будет — я знаю сам!»
ДОРОГА В ГРАЖДАНКУ
Дорога в Гражданку — название улицы в Ленинграде.
Над каменным сном
Сигнал спозаранку.
Казармы в Лесном
По Дороге в Гражданку.
Там, готовясь к походам,
Я сроднился с винтовкой,
Занимаясь со взводом
Огневой подготовкой.
Мы шутили тогда
У гудящей времянки:
«Нам рукою подать
До гражданки».
В мае сорок второго
Наяву, а не в снах
Вышли мы из Лесного —
Лейтенанты в ремнях.
Стук сапог спозаранку
Разбудил тишину,
По Дороге в Гражданку
Мы ушли на войну.
ФРОНТОВЫЕ ТУМАНЫ
Я в училище вовсе стихов не писал,
Позабыв о стихах, как о многом.
На зарядке утрами от стужи плясал,
В строй с винтовкой бежал по тревогам.
Я в войну, ни о чем не гадая, вступил
Командиром стрелкового взвода.
Если взвод своего командира любил —
Это мне как признанье народа.
Что стихи! И без них всё доподлинно тут —
Мёртвый лес да от бомб котлованы.
Только голову высунь — увидишь: плывут
Над землёю, качаясь, туманы.
И разведка уйдёт, прижимаясь к земле,
И в тылу затоскуют баяны,
Всё возьмут на себя, всё закроют во мгле
Фронтовые густые туманы.
От окопной, сжигающей душу тоски
Сделав шаг через бруствер песчаный,
Я встаю над землёю, я рву на куски,
Как присохшую марлю, туманы…
Мама! Только не надо, напрасно не плачь.
Я с тобой навсегда без обмана:
Я твой сон наяву, твой, родная, палач,
А в окне твоём прядка тумана…
ТРИСТА ТРИДЦАТЫЙ ПОЛК
По Неве отходили солдаты,
И стонал под дивизией лёд.
Оставался лишь триста тридцатый
Полк стрелковый, прикрывший отход.
В дело шли и штыки и гранаты,
И накатывал огненный вал.
Это доблестный триста тридцатый
Полк стрелковый отход прикрывал.
Словно спички, ломались накаты,
Но закрыты фашистам пути,
И последним он, триста тридцатый,
Должен был по Неве отойти.
Только тронулся лёд ноздреватый,
Загремел ледоход, закипел,
И случилось, что триста тридцатый
Не успел отойти, не успел…
В сердце есть незабвенные даты,
Долу клонится знамени шёлк.
То сражается триста тридцатый,
До последнего писаря, полк.
* * *
Мне фронтовая вспомнилась дорога,
Изрытая воронками по краю,
И отпечатки яростные траков,
И чёрные столбы без проводов.
Мы шли всю ночь. Колонна растянулась
На километр. И шум глухой шагов
Подобен был ночному ледоходу,
Сырой туман цеплялся за стволы.
Я шёл, держась руками за повозку,
Она тряслась, визжала и скрипела.
Я шёл, на ящик навалившись грудью,
Я шёл и спал. И даже видел сны.
Мы тридцать суток были в обороне,
Неся потери, вкапывались в берег
Из ночи в ночь.
…На Ленинградском фронте
Стояли дни весеннего затишья.
РАЗВЕДКА
В дело! Кончились все тревоги.
Мы уходим, а ветер такой,
Что связистка, встав на пороге,
Прикрывает глаза рукой.
Мы сливаемся с темью ночи,
Друг за другом идём туда,
Где у гати, меж чёрных кочек,
Чуть поблескивает вода.
Это вспыхивают ракеты
Над бессонной передовой.
Трассы длинные, как кометы,
Пролетают над головой.
«Языка» на себе тянули,
Выносили из-под огня,
И убило одною пулей
Двух товарищей у меня.
И остались лежать ребята
Там, где в берег стучит Нева.
Нерастраченные гранаты,
Недосказанные слова…
Не увидеть того, что близко,
Лишь теперь я понял с тоской —
Не от ветра телефонистка
Прикрывала глаза рукой.
ДУБРОВКА
Полотняный потолок
Да носилки в ряд.
Дом далёк, и полк далёк.
Ранен ты, солдат.
Как спасенье, словно жизнь,
Встала надо мной
И сказала: «Ты держись,
Выручим, родной!»
Где-то ты теперь живёшь?
Верю, что жива.
Верю, что и ты прочтёшь
Эти вот слова.
И припомнишь медсанбат,
Мелколесье, мхи.
Как в бреду один солдат
Бормотал стихи.
Как бы я ни тосковал,
Ты не вспомнишь, нет!
Потому что там бывал
Не один поэт.
* * *
Проспекты засыпаны серой порошей,
И в воздухе кружит метель.
Я вновь в Ленинграде, и тополь подросший
Мне пухом засыпал шинель.
К подъезду знакомому в доме старинном
Иду я почти не дыша.
И мечется здесь на асфальте пустынном
Пушинкою лёгкой — душа.
«ЭЛЕГИЯ» МАССНЕ
Я шёл сквозь город затемнённый.
Хлестала по ногам шинель,
И в тишине насторожённой
Запела вдруг виолончель.
Была в мелодии живая,
Берущая за сердце грусть.
Я шёл, её не узнавая,
Но всё же помня наизусть.
Дул ветер, изморозь кололась,
Но я на миг про то забыл,
Когда знакомый низкий голос
Из репродуктора поплыл.
Он пел о счастье невозвратном,
Но я-то верил: счастью быть.
И это было так понятно,
Так неизбежно, как любить…
И навсегда со мною рядом
Навстречу солнцу и весне
Над осаждённым Ленинградом
Плывет «Элегия» Массне.
ПЕСЕНКА
Лезут в окна сумерки,
Ноет тишина.
Все в квартире умерли,
Выжила одна.
Смутно ей от голода,
Зябко без огня.
Карточка приколота
Над столом моя.
Надписью беспечною
Из весёлых слов:
«Не на память вечную,
На твою любовь…»
С каждым днём всё маятней,
Меркнет белый свет…
Снова приезжает к ней
Интендант-сосед.
И в пакет завёрнуты
Хлеб и колбаса.
Голодом задёрнуты
У неё глаза.
Тихо скажет: «Ирочка,
Сядем — посидим».
Нежно скажет: «Милочка,
Сядем — поедим.
Случай удивительный,
Я вам доложу…»
С карточки презрительно
Я за ним слежу.
И от пота влажная
Кисть его руки.
…Песенка не страшная:
Руки коротки!
* * *
Никогда я не буду спрашивать:
Живы ль муж, иль сестра, или брат?
Во дворе у подъезда нашего
Грудой ржавою койки лежат…
ЧАЙ С ЗЕМЛЁЙ
Погубил огонь Бадаевские склады.
Землю чёрную сковал седой мороз.
Уж не помню кто, — но все мы были рады, —
Нам земли пакет с Бадаевских принёс.
Чай с землёй — в нём сладости хватало.
Чай с землёй — хвали его и не греши.
Не на дно земля стакана оседала,
А на дно моей сегодняшней души.
БЛОКАДНИК
Сирена воет в ухо,
Сковал мороз Неву,
И хлебного краюхой
Я грежу наяву.
Такой насквозь прозябший,
Что оторопь берёт,
Свой город отстоявший,
Дежурю у ворот.
Стою как страж державы.
И, надо понимать,
Мне гордости и славы
Теперь не занимать.
В СОРОК ВТОРОМ
Год назад в это самое время,
Сдав экзамены — только держись! —
Я отстругивал строки в поэме,
Ей придумав название — «Жизнь».
Всё в ней шло от мальчишеской грусти,
Что, как молодость, бьёт через край,
От поэзии тех захолустий,
Где черёмухой пенится май.
Над моею тетрадной страницей
Было ночью от неба светло,
И заря, словно алая птица,
Надо мной заносила крыло.
Год назад… А сейчас на дороге,
Среди ночи, как встрёпанный, встав,
Я твержу не заветные строки —
Выполняю пехотный устав.
Я сейчас у переднего края,
Где болотным туманом дышу,
Сапоги из болот выдирая,
Жизнь-поэму на деле пишу.
ОБОРОНА
Что такое оборона,
Отпечаталось в душе,—
Тот остаток батальона
На последнем рубеже.
И опять по ржи несжатой
Автоматчиков волна,
Связи нет, и у комбата
На лице одна война.
СТРАХ
Начхим наш в чемодане, помню,
Пуд диссертации таскал,
И было, признаюсь, смешно мне,
Когда он с жаром изрекал:
«Ведь мы интеллигенты с вами,
Нам глупо рисковать собой…»
Шумел у нас над головами
Густой лесок прифронтовой.
Мечтая о белье постельном,
Суша портянки на трубе,
Он был проникнут неподдельной,
Глубокой жалостью — к себе.
…Перед движеньем на исходный
Я попрощаться забежал,
И он рукой своей холодной
Мою, напутствуя, пожал.
Мы вышли. На небе сияли
Скупые звёзды. Тишина
Была зловещей. Мы стояли
Перед твоим лицом, Война.
Ты очень странно рассудила:
Огнём и по тылам прошла,
Чего-то не разобрала
И сослепу его убила.
МАТРОСОВ
Будто вправду метель понимает,
Что в груди под шинельным сукном
Он в землянке своей вспоминает, —
Нет, не мать, не отца, а детдом.
Эта ночь — перед боем. В печурке
Бьётся так же, как в песне, огонь.
На сосновой пристроившись чурке,
Он сидит, опершись на ладонь.
Видно, всё согласуется в мире:
Боль сиротства и ярость бойца.
А до дзота в Чернушках — четыре
Километра огня и свинца.
Пламя жарко в лицо ему пышет,
Как Победы самой торжество.
Он в анкете бессмертья напишет:
Кроме Родины, нет никого.
19 АВГУСТА 1942 ГОДА
В Рыбацком по берегу девочка шла
Тропой, что к воде протянулась,
А рядом, в волнах, бескозырка плыла,
И девочка ей улыбнулась.
Одна бескозырка, другая… И тих
Был воздух. Заря опустилась.
На Охте старушка заметила их
И медленно перекрестилась.
И плыли они мимо строгих громад
Гранитных твердынь Ленинграда,
Как будто бы их провожал Ленинград
Суровым молчаньем блокады.
И там, где кончается морем земля,
Где волны особенно зыбки,
Матросы увидели их с корабля
И сняли в тоске бескозырки.
…А я был свидетель того, как вода
Кипела в Усть-Тосно, как с хода
На вражеский берег рванулись суда
Десанта Балтийского флота.
Их встретили пушки и били внахлёст,
И брали десантников в вилку,
И падал в холодную воду матрос,
Оставив волне бескозырку.
«ПЯТАЧОК»
Больше года в азарте таком,
Что рождает безумную спешку,
Поиграла война «пятачком»,
Посмотрела — орёл или решка?
С «пятачка» мы на запад пошли,
И дымиться остались за нами
Сотни метров изрытой земли,
Что потомки засыплют цветами.
ДРУЖБА
Так эта память горяча,
Что ею и обжечься можно. .
..Его я вынес на плечах
В тылы
канавой придорожной.
От крови мой рукав намок.
Легли, в траву зарывши лица,
Он даже и стонать не мог,
Да что стонать — пошевелиться!
И всё же — он открыл глаза,
Рукой сухие губы вытер
И санитарам приказал:
— Меня потом — его берите!
* * *
Знакомый лермонтовский томик
В сырой землянке на войне…
Сейчас, наверно, и не вспомнить,
Кто дал его на память мне.
К огню подсядешь и листаешь,
И хоть отвык уже от книг,
А «Завещанье» прочитаешь,
«Бородино» и «Валерик».
Всему свой риск, своя причина,
И книжку, направляясь в бой,
Кому-то из солдат вручила
Моя к поэзии любовь.
Чуть приоткрыв печурки дверцу,
Теперь уж он шептал слова…
Вот так, идя от сердца к сердцу,
Была поэзия жива.
Мы с ней за котелок садились,
Горели в танках, шли ко дну…
Стихи, что на войне родились,
Пришли обратно на войну
«КОЛОКОЛЬЧИК»
Помню госпиталь: просто палатки.
По-над Ладогой снова метёт.
Костя Лебедев, родом из Вятки,
Высоко забирая, поёт.
Кто стонал — тот заслушался молча,
Кто молчал — тот вздохнул: «Во даёт!
«Однозвучно гремит колокольчик»,—
Под гитару нам Костя поёт.
Чем до Питера, ближе до бога.
Дали нам костыли и — пока,
Поправляйся, боец!.. А дорога
Предо мной далека, далека…
ПАМЯТИ БОЕВОГО ДРУГА
Здесь всё так же дымится пороша,
Светят звезды и всходит трава,
Сладко пахнет душистый горошек
И, осенняя, меркнет листва.
Я стою в тишине. И в лицо мне
Так же веет прохладой ночной.
Мне тебя не забыть и не вспомнить
Оттого, что ты рядом со мной.
* * *
Слушай, ровесница, слушай, девчонка!
Видишь в заснеженном поле зайчонка
Из разноцветной, растрепанной книжки?
Нет, не поймать нам косого зайчишки!
Слушай, ровесница, девушка, слушай!
Ветер, летящий над морем и сушей,
Волосы треплет, щекочет ладони…
Хочешь — его мы с тобою догоним?
Слушай, ровесница, милая, слушай!
Встанем над юностью нашей минувшей,
Строго в глаза мы друг другу заглянем
Так, что себя никогда не обманем.
Руки — ты ими солдат бинтовала.
Губы — блокадных сирот целовала.
Песня — ты с нею шагать не устала.
Ты моим сердцем и совестью стала.
БОЛЬ
При обстреле мальчик был убит.
Из альбома он на мать глядит.
Боль моя сурова и проста:
Мать без сына — тоже сирота.
НА НОВЫЙ, 1944 ГОД
Встречали Новый год и пили
За нашу встречу. Ночь была,
От снега и луны бела,
И печку до утра топили.
Мы у огня сидим втроем.
Она глядит на пламя зорко.
Блестит погон, и гимнастёрка
Армейским схвачена ремнём.
А друг о странствиях своих
Ведёт рассказ для нас обоих,
Пол-литра спирта на троих,
И сад, цветущий на обоях.
А в сердце, в самой глубине,
Быть может, и любовь таится.
Да что об этом на войне?
Напрасный труд, как говорится!
В окне чернеют тополя.
А из-за них блестит снегами
Родная русская земля,
Вновь отвоёванная нами.
* * *
Была ещё блокада не снята,
А госпиталь гордился отопленьем.
В тот дом у Инженерного моста
Однажды я пришёл на выступленье.
Матросы буйно резались в «козла»,
Но кончили мероприятья ради.
— Айда, братва, на лекцию! — Была
Что надо дисциплина в Ленинграде!
Я раненым, которым свет не мил,
Читал стихи, всё громкое отринув,—
Те, что я под Дубровкой сочинил,
а также довоенную «Рябину».
Они потом из тумбочек своих
Несли еду, варганили мне ужин.
И это означало то, что стих,
Как хлеб, в блокаде человеку нужен.
По-разному прошли мои года.
Да, у поэта гонорары были…
Но этот день — единственный, когда
Меня стихи действительно кормили!
ТАЙНА
Из тех девятисот
Мы помним каждый день.
Победа к нам придёт —
Мы верили в беде.
Хотя потерь не счесть,
Но мы врага сильней.
Есть в этом тайна? Есть!
Духовность имя ей.
* * *
Наконец я в вагоне снова.
Успокоиться, замолчать…
Вспоминают ли добрым словом,
Как-то будут меня встречать?
Убаюкан колёсным стуком,
Заворачиваюсь в шинель.
Между встречею и разлукой
Крутит мартовская метель.
* * *
У росстаней ты спрыгнешь на ходу,
И скрипнет снег под сапогами тонко.
— Земляк, спасибо! — Прокричишь вдогонку
И свет окошка примешь за звезду.
Таким тебе и чудился приход
В ту ночь на переправе через Одер…
Здесь жду тебя три с половиной года,
Но в этот миг тебя никто не ждёт.
* * *
Я носил тебя в сердце, Россия,
На войне, среди мёртвых полей,
И железные ливни косые
Мне красы не закрыли твоей.
Я увидел, как будто впервые,
Всю твою богатырскую стать:
Рощи белые, зори сквозные
И просторов твоих благодать.
И летели к тебе сквозь ненастье
За черту огневого кольца
Все мечты моей жизни о счастье
И любовь моя — вся, до конца.
1943 год
Цитируется по: Оставляю вам стихи. Стихотворения я поэмы. Лениздат. 1982. 142 с. Стр. 54 – 70.