Владимир Полетаев (1951 – 1970)
Впервые я увидел и услышал его на филологическом факультете Московского университета на литературной дискуссии. Этот ученик 567-й московской школы, десятиклассник, говорил тише и застенчивей, но вместе с тем убеждённей и убедительней других участников дискуссии, а среди них были и аспиранты и преподаватели. Тогда же я пригласил Володю Полетаева посетить мой семинар в Литературном институте. Он посещал его, а затем, на следующий год поступил в институт и, увлёкшись занятиями, стал участником семинара. Он изучал историю; языки, литературу. Много писал: стихи, переводы с грузинского, украинского, немецкого, заметки и наброски статей. Работал много, показывал мало.
Вы, вероятно, заметили, что эти мои строки написаны в прошедшем времени. Короткая жизнь Володи уместилась между 1951 и 1970 годами. И, к сожалению, это не напутствие, а скорбная оглядка на пройденный путь. Владимир Полетаев прожил донельзя мало, а у него набирается материалу на три книги: стихи, переводы, проза. Время показывает, что девятнадцать лет — это не так уж мало, что жизнь красна не количеством прожитых дней, а их интенсивностью и значительностью.
/Л. Озеров/
* * *
Свобода, да, о вечная свобода,
свобода жить, свобода умирать.
И белый снег — какая благодать —
с январского повалит небосвода…
А там весна и грохот ледохода,
ручьям и рекам — русла выбирать…
Потом страда — спины не разгибать…
Ржи золото, деревьев позолота —
всё позади. Уже ноябрь дохнул.
Пригорки листьев вместо листопада,
пустых кустов колючая ограда,
деревьев голых чёрный караул
и первый снег. Раскрытая тетрадь
белым-бела, как смертная рубаха…
Свобода жить. Свобода жить без страха.
Без страха жить. Без страха умирать.
1970
* * *
…когда приметы листопада
закопошатся там и сям,
когда незваная прохлада
уже бежит по волосам,
когда над городом упорно
играет чёрная валторна,
и на развалинах жары
пируют старые дворы,
и розовая хуторская,
разученная наизусть,
закружится, и я смеюсь
и рук твоих не выпускаю,
и недоделаны дела,
а ты проста и весела…
А небо хлынуло потоком
и нам загородило путь,
и так легко его потрогать —
вот только руку протянуть…
1968
* * *
Небо начинается с земли,
с лепета последнего былинок,
с огонька случайного вдали,
с желтых Якиманок и Ордынок.
Как страницы, листья шелестят.
Где-то рядом, где-то очень рядом,
слышишь, подступает листопад,
мы с тобой стоим под листопадом.
Задыхающаяся жара
торопливо обжигает щёки,
дождь зарядит с самого утра,
глухо забормочут водостоки.
Дождь зарядит с самого утра.
Эта осень на дожди щедра.
Капли расплывутся на стекле
небо возвращается к земле.
1967
* * *
…а жизнь моя была проста —
во власти чистого листа,
во власти благостной — во власти
нетерпеливого пера,
в неумолкающем соблазне;
а жизнь моя была щедра —
зима ворота раскрывала
заворожённого двора,
укутанного в одеяло
до самого полуподвала,
и абажура кожура
оранжевая проплывала,
и удивлённая строка
дрожала в пальцах чудака,
и ускользала за ограду
захолодалая щека,
прижавшаяся к снегопаду,—
а жизнь моя была легка…
* * *
А у нас на Зубовском бульваре
рупора играют во дворах.
А у нас на Зубовском бульваре
дождь вразброд и окна нараспах.
Дождь вразброд и улица — вкосую,
светофор вкосую на углу.
Женщину поющую рисую
осторожно пальцем по стеклу…
Не наказывая, не прощая,
тихо наклоняется ко мне…
молодость моя или чужая —
женщина, поющая в окне.
1970
* * *
Кружился снег, стократ воспетый,
кружился медленно и строго,
и под полозьями рассвета
плыла январская дорога.
Неприбранная мостовая
лежала в белом беспорядке,
мучительно напоминая
об ученической тетрадке.
Ах, сколько снега, сколько снега,
какая чистая страница —
пройти, не оставляя следа,
и в пустоту не оступиться.
Ах, детство, детство, моё детство
моё фарфоровое блюдце,
мне на тебя не наглядеться,
мне до тебя не дотянуться.
Над розовыми фонарями,
над фонарями голубыми
кружился снег, и губы сами
произносили чьё-то имя.
1968
Цитируется по: День поэзии 1972. М., “Советский писатель”, 1972, 288 стр.