Евгений Долматовский
ПИСЬМА СЫНА
Цитируется по: Долматовский Е.А. Интерстих. – М.: Мол. гвардия, 1982. – 223 с.
С. 205 – 219
ПИСЬМА СЫНА
Когда взбесившаяся магма
Качнула дальний континент,
Не ведала слепая мама,
Что сына в жизни больше нет,
Что пропасть моря-океана,
Расплавив до кипенья лёд,
Волной сглотнула окаянной
Циклоном сбитый самолёт,
Не выступило даже пятен
Там, на поверхности воды…
Я вижу: мой рассказ невнятен,
Как крик тревоги, зов беды,
Но, корчась до сих пор под пыткой
Неубывающей тоски,
Я всё же сделаю попытку
Всё изложить вам по-мужски.
Туда, где горный раскололся
Хребет и провалился карст,
Послали горстку добровольцев
И груз палаток и лекарств.
Понятно — сборы были скоры.
Фонд мира, наш Советский фонд,
Впервые направлял в те горы
Индейцам помощь, как на фронт.
И, не умея жить иначе,
Я тоже вызвался и был
Сопровождающим назначен,
Как раньше — в партизанский тыл.
Но подвела кардиограмма:
Не петушись, лететь нельзя…
Не ведала слепая мама,
Чей сын и я — сто лет друзья,
Что он меня заменит срочно
Без риска мелочных обид
И перед стартом полуночным
По телефону позвонит:
— Алло, старик, такая просьба —
Взаимовыручка друзей:
Вдруг время у тебя нашлось бы
Мамаше написать моей!
Признаюсь: так уже бывало.
Слепая нянчила конверт,
Соседка ей письмо читала,
Тогда как века круговерть
Гоняла сына по орбитам,
Меридианам, полюсам.
Гнездо родное не забыто —
Он регулярно ей писал.
Они не поняли, читая
И обсуждая дотемна,
Что писем этих ложь святая
Не им, а мной сочинена.
Случалось это, впрочем, редко,
При обстановке боевой.
И — к счастью — добрая соседка
Не знала почерка его.
Во мгле назначенного часа
Гигант крылатый поднялся.
Длинна неведомая трасса,
Атлантика в циклонах вся;
Тюки и ящики вдоль кресел,
С панели — острые лучи.
Мелодии битловых песен
Дремотно слушают врачи.
А на моём законном месте
Пригрелся закадычный друг,
И суждено пропасть без вести
Не мне — ему, без долгих мук,
Оставив муку мне в наследство
На всю — до окончанья — жизнь,
Как будто это я ответствен,
Что столько гибелей и тризн.
Шестой сеанс радиосвязи,
Что длился, ручейком журча,
Прервался вдруг на полуфразе,
Как резкий поворот ключа.
Потом был поиск безуспешный
И на волнах и в небесах…
Я должен вам признаться, грешный,
Что раньше взял да написал
Письмо, как обязался другу,
Стараясь приспособить слог.
Оно отправилось сквозь вьюгу
В тот материнский городок
Ещё до катастрофы за день,
Написанное мной письмо.
Всё тороплюсь, будь я неладен,
Но время мчит меня само.
Мама,
Я так давно тебе не писал,
Прости своего непутёвого сына.
Знаешь, я не могу, не хочу, не умею, не смею
Писать своей маме
Беглым и равнодушным пером.
А жизнь сыновей
На этом — последнем — отрезке двадцатого века
Не приспособлена к тихому письмописанью.
«Во первых строках…» —
Позабыто старинное это начало.
Дорогая, любимая, мамочка, мама, мамуся,
Мы забыли, что эти слова — самые первые,
Самые главные в жизни.
Ирония — незаменимый способ
Воспитания самого себя,
Но она полезна лишь в точно отмеренной дозе.
А мы позволяем себе иронизировать
Над всем на свете,
Стесняемся нежности и наивности,
А пока равнодушная наглость
Готова оккупировать новые территории
И растоптать человечность и доброту.
Мамочка, ненаглядная моя,
Я говорил с академиком медицины,
Он убеждён, что через десять лет
Офтальмология победит слепоту,
А пока разреши мне быть твоими глазами.
Целую тебя преданно и ласково,
На днях ещё напишу тебе, мама…
О бедах и несчастьях много
Не принято писать у нас.
В двух строчках, сдержанно и строго,
И не всегда, не каждый раз
Доходят горестные вести
Из неожиданных сторон.
Друг, на моём сидевший месте,
Покинул мир без похорон,
Без рамки траурной в газете
Хотя б на несколько имён…
Наверное, каноны эти
У нас остались со времён,
Когда валом валились беды
На наши головы… Когда
Держались верою в Победу
Оставленные города.
Я думаю, теперь уж можно
Не для сенсации, а всё ж
Писать о горестном и сложном,
Чтоб слухи отмести и ложь.
Свидетельств нет. Никто не видел,
Но ясно — друг мой принял гибель.
Мы обменялись с ним местами.
Живой, обязан я теперь
Писать его несчастной маме —
С неё достаточно потерь!
Мамочка, целую твои быстрые руки,
Ощущаю пальцы твои на лбу, на губах, на скулах.
Не потому, что это становится модным,
Верю в таинственные магниты,
Осуществляющие связь между близкими людьми,
Когда они далеко друг от друга.
Я хочу поделиться с тобой, милая мама,
Мыслями, которые ходят за мной неотступно.
Помнишь, ты мне поверяла,
Что погибший отец мечтал
Увидеть в вашем сыне нового человека.
Оправдал ли я ваши надежды?
Не решаюсь, не смею сказать — оправдал,
Потому что негоже задирать нос
Тому, в ком мечтали увидеть нового человека.
Скажу только, что очень стараюсь
Разобраться в себе и в людях, которые рядом.
А унылые скептики твердят и шепчут,
Что человеческая суть неизменна;
Если честность остаётся честностью,
Почему не останется подлостью подлость?
Если нежность остаётся нежностью,
Жестокость во все времена
Бессовестна и кровава.
Что мне ответить тем, кто не верит,
И тебе, жаждущей знать только чистую правду,
И самому себе, твоему сыну?
Я утверждаю — вы были правы в своей вере,
Только, пожалуй, ошиблись в сроках.
История вращает свои тяжёлые колеса
Медленней, чем вам мечталось.
Жизнь каждого человека стала дольше,
Но темп убыстрился, не все успевают
За мечтою угнаться, изменить свою сущность.
Пожалуй, я не успею, мама,
Дожить до той всемирной победы,
Которую ты и отец, задыхаясь в беге,
Рассчитывали встретить уже завтра утром.
Но я счастлив, что не уронил вашей веры,
Что участвую в невероятной стройке,
Где главным механизмом и стройматериалом
Является душа человека,
Где цель и путь ищут и находят друг друга,
Я верен тебе, мама!
Уже в район землетрясенья
Другой направлен самолёт,
Объявлено о прекращенье
В морях спасательных работ.
Приказ: всем поисковым ботам
Вернуться. Просто, как всегда.
Мир перешёл к другим заботам,
Но не ушла моя беда:
Я встретил женщину, с которой
Был близок мой пропавший друг.
Беседы нашей контролёром
Был тёмных глаз её испуг.
Она страшилась слова «гибель»,
Она ждала иную весть.
Её смятение я видел
И грустно врал — надежда есть.
О, если бы я мог утешить
Всех наших матерей и вдов,
По свету разослать депеши,
Что найден сын, что жив-здоров.
Я, от него теперь зависим,
Сердечные лекарства пью
И, продолжая службу писем,
Погибнуть другу не даю.
Мамочка,
Я раньше не писал и не говорил об этом,
Но, знаю, ты давно догадалась,
Что в моей судьбе появилась женщина.
Помню, что ты ещё тяжелей, чем я,
Переживала мои семейные беды,
Даже считала меня виноватым.
Но если перед кем я всегда виноват —
Только перед тобою.
Всё это в прошлом, всё это пепел.
А теперь на площади, под часами,
Стою, как мальчишка,
Неловко держу в руках польские гвоздики,
Считаю секунды, как тренер олимпийской команды.
Она идёт! Она идёт, выискивая меня в толпе.
Из её портфелика со сломанной «молнией»
Выглядывает книжка… Стихи или проза?
Мы здороваемся смущённо:
Ведь оба мы опоздали
Лет на десять на это свиданье.
Знаешь, мама, больше не будет свадьбы,
Не будет розовой куклы на капоте такси.
Не будет невесты в белом, жениха в чёрном,
Возлагающих цветы у Вечного огня
Торопливо, чтобы не опоздать
В ресторан, к купеческому застолью.
Не хочу ломать её спокойную несчастную жизнь,
Взамен даря непокой и разлуку.
Я только хочу, чтобы ты, мама, знала,
Что в своей любви ко мне ты не совсем одинока.
Имею ли я право дальше,
Скрывая правду, письма слать?
Презрение к малейшей фальши
Во мне воспитывала мать.
Она была самою правдой,
Самою совестью была,
Но тщетно от меня и брата
Ждала ответного тепла.
Незаживающею раной
Мне наша кажется семья.
В сороковых взрослели рано,
Стеснялись ласки сыновья.
Я помню, как, спасая маму,
Искал врачей, бежал за льдом
И вскрыл ноябрьской ночью раму,
Впуская снежный воздух в дом.
«Не простудись!» — сказать успела
И не услышала ответ.
И через час остыло тело,
Меня родившее на свет.
Да разве от одной простуды
Она меня уберегла?
Где наши мамы, там и чудо,
Волшебниц светлые дела.
В бессмертье своего ребёнка
Поверив раз и навсегда,
Она вернула похоронку,
Когда со мной стряслась беда.
Пускай тогда пришлось мне туго,
А всё же я остался жить.
Могу ль теперь я маму друга
О смерти сына известить?
Мама, ты сегодня приснилась мне снова
Молодой и весёлой рабфаковкой в красном платочке,
Какой я тебя наяву не видел.
Утром сон был готов раствориться
Бесследно, как сахар в золоте чая,
Но я всё же его запомнил.
Из своей аскетической юности ты обращалась ко мне,
Через годы, через войну, через гибель отца.
Ты просила меня рассказать о сегодняшнем дне.
Ты сказала, что вы сумели пройти испытанье
Теснотой коммунальных квартир,
По карточкам выданным хлебом,
Единственным — стираным-перестираным — платьем,
Чугунной кожаной курткой отца.
Ты хотела узнать, как проходит теперь испытанье
Отдельной квартирой,
Обеспеченной сытостью,
Голубым электронным окном в мир,
Томными воплями магнитофона,
Мягким кожаным пиджаком,
Привезённым из туристской поездки…
Мама, зачем ты опять говоришь:
— Я хочу, чтобы наши дети жили лучше, чем мы!
Обещаю тебе, что сумею отдать твоим внукам
Во владенья не только удобства, покой и достаток,
Но ещё и готовность номер один.
И условимся, что для проверки
Не потребуется вселенский потоп
Или новая мировая война.
Но тревогу твою понимаю и воспринимаю,
Дорогая, любимая, совесть моя и судья.
Нет, мне не приходилось тему
Искать для нового письма, —
Как разместятся свет и тени,
Подсказывает жизнь сама.
Ведь мы с погибшим сыном знали,
Чем каждый дышит и живёт,
До самой маленькой детали,
До самых крохотных забот.
Предельно были откровенны,
И веком так облучены,
Что можно кровь из вены в вену
Переливать, как в дни войны.
На завитушки и виньетки
Он тратить времени не мог,
Чернорабочий пятилетки
Был не герой, не царь, не бог.
Но Родине своей и маме
Он верным сыном был всегда,
Умел открытыми глазами
Смотреть вперёд через года.
А если речь зайдёт о прошлом,
Не утверждал — мол, раньше знал,
Не позволял насмешкам пошлым
Снижать высокий идеал.
Он только правду, если б дожил,
Твердил бы снова и опять.
Я за него сегодня должен
В сыновних письмах честно лгать.
Мама,
Я каждую мысль, каждый свой поступок
Опережаю вопросом: что ты об этом думаешь?
Как поступить, чтобы ты сыном была довольна?
Я не только похож на тебя лицом,
Я наследник твоих душевных богатств.
Вы с отцом считали радость страны
Счастьем нашей семьи,
Каждую её беду —
Личным своим горем.
Знаю, что циник и сноб,
Возникший, как плесень на хлебе, лежавшем в тепле.
Легко может высмеять верность мою,
Но я остаюсь твоим сыном, мама!
Если солнышком твоим был Днепрострой,
Моё дыхание — Ангарский каскад,
Если Абиссиния была надеждой и тревогой твоей,
То через аорту мою вчера проходил Вьетнам,
А сегодня Чили кровоточит.
Одни и те же у нас друзья;
Конструктор, построивший луноход,
Земледелец, лелеющий колоски,
Машинист, убыстряющий бег колёс,
Волшебник, проникший в тайну белка,
Медицинская сестра в синей бессоннице ночников.
Пограничник, услышавший пулю над головой,
Далекий узник с чёрными кандалами на чёрных руках.
Одни и те же у нас с тобою враги:
Взяточница с мёртвой улыбкой на добром лице,
Подхалим, готовый сожрать своего кумира,
Бюрократ, уважающий только себя самого,
Недоучка, берущийся всех учить,
Равнодушный, которому на всё плевать…
И, конечно, те, что стёрли бы нас с лица земли
Если бы не были мы сильны.
Мама, прости, что редко пишу,
Я всё время думаю о тебе.
Вот так я протянул полгода
И год. Слепая ждёт и ждёт.
Опять нелётная погода,
И всё ж назначен мой отлёт.
И нет, и не нужна замена,
Благополучно возвращусь
И вновь засяду непременно
Писать письмо в избытке чувств.
Во мне — как рана ножевая —
Атлантики смертельный вихрь…
В наш век, когда переживают
Родители детей своих,
Я хоть одной несчастной маме
Сумею сына заменить.
Пускай он поглощен волнами,
Но непрерывна жизни нить.
Большие дети пишут редко,
Но почтальон стучится в дверь.
— Пришло письмо! Читай, соседка!
Где он, мой маленький, теперь?