Евгений Долматовский
ВОСПОМИНАНИЕ О ВЬЕТНАМЕ
Цитируется по: Долматовский Е.А. Интерстих. – М.: Мол. гвардия, 1982. – 223 с.
С. 124 – 138.
ЛЕЧУ В ХАНОЙ
Три дня промаявшись в Китае,
С морозом перепутав зной,
Границу мы перелетали
На бреющем,
Во мгле ночной.
Казалось всё условным, странным —
Луна и силуэт горы.
Как будто снова к партизанам
В отряд Петра Вершигоры.
Тогда в кабине было тесно,
Я втиснулся, как в диск патрон,
А здесь — пустующие кресла
Виденьями со всех сторон.
Мне померещилось сурово,
Что рядышком с плечом моим
Плечо Евгения Петрова, —
Конечно, вместе мы летим.
Иосиф Уткин дремлет сзади,
Чертовски молод и красив,
А впереди Гайдар Аркадий
Уснул, ремней не распустив.
Но вот луна в кабину влезла,
И стали матово-белы
Опять пустующие кресла
И непримятые чехлы.
Из выбитого поколенья
Нет больше никого со мной.
И обрывает наважденье
Пылающий внизу Ханой.
БАМБУК
В горах, где воздух разогретый
Густою влагою набух,
Многоступенчатой ракетой
К зениту устремлён бамбук.
В колючем исступленье гнева
Он тоже вышел на войну,
Растенье мира,
Жизни древо,
Как говорили в старину.
Вьетнамца каждого качала
Бамбуковая колыбель,
С ним связано любви начало —
В двенадцать трубочек свирель.
Его побеги — это пища,
Он символ стойкости, бамбук,
Он и дорога и жилище,
Постель и шляпа,
Лук и плуг.
…Прилягу в зарослях устало,
В глазах круги,
В ушах пальба.
Зелёных пальчиков суставы
Легко-легко коснутся лба.
Над зарослями
Бомбовозы,
Свистя, проносятся опять,
И вспоминаю я берёзы,
Пока способен вспоминать.
Мне видится, как той, далёкой
Послевоенною весной
Зарю берёзового сока
Ты пьёшь из кружки жестяной,
Не представляя, что разлука
Ещё подстерегает нас:
Союз берёзы и бамбука
Для сердца выше, чем приказ.
МиГ
Под щитком из плексигласа,
В центре МиГа,
В буре гневной —
Неподвижный, молньеглазый
Сын бамбуковой деревни.
Жизнь сближается со смертью,
Чтоб убить её…
Однако
Ошалелой круговертью
Только кажется атака.
Отработанным приёмом
МиГ вращается на месте.
И сближается с «фантомом»
Реактивное возмездье.
Бой — всего одна минута,
МиГ в атаке.
Лётчик замер
В спазме вдохновенья, будто
Он опять сдаёт экзамен,
Будто под крылом — не джунгли,
А осиновые рощи.
Упоительно и жутко
Делать в небе первый росчерк.
Будто, подбоченясь круто,
Отстранив перчаткой солнце,
Там, внизу, стоит инструктор,
Наблюдая за питомцем.
А в глазах его — Гренада,
Халхин-гольская долина,
Острый воздух Сталинграда,
Тучи мрачные Берлина.
Что он шепчет, старый лётчик,
Брат стремительного МиГа?
— Не робей, вьетнамский хлопчик,
Бей, донгти!
Держись, амиго!
ДЕВУШКА В БЕЛОМ
В тропиках ночи душней и черней
Угольной шахты.
Автомашины идут без огней
Линией шаткой.
Справа — экран вертикальной скалы
Плотный и гулкий.
Слева — границею неба и мглы —
Встали фигурки.
Слышится снизу рычанье реки,
И под обстрелом
Над пропастями стоят маяки —
Девушки в белом.
Это не траурный местный наряд —
Много дороже
То, что шофёру они говорят:
Будь осторожен!
Видно, девчатам совсем не страшна
Смерти угроза.
В чернь полуночных волос вплетена
Белая роза.
Движутся, не нарушая рядов,
Грустно-безглазы,
Буйволы шестидесятых годов —
ЗИЛы и МАЗы.
Их я хочу земляками назвать,
Близостью гордый,
И по-мальчишески поцеловать
В тёплые морды.
Но останавливаться не дают,
Что уж поделать —
Беспрекословно командуют тут
Девушки в белом.
Как соответствуют их красоте
Белые платья!
Буду по краю любых пропастей
Смело шагать я.
Не оступиться мне и не упасть,
Нет, не упасть мне:
Ставит посты ополченская часть
Там, где опасно.
Снова налёт. К пулемёту тотчас
Девушка в белом.
И сочетается с прорезью глаз
Прорезь прицела.
ХАЙФОН
Разве ты не знавал ощущенье —
Встреча первая
Вдруг
Принимается за возвращенье
На покинутый круг!
Будто раньше бывал я в Хайфоне
И когда-то видал
Эти мачты на утреннем фоне,
Многослойную даль,
Этих стен ноздреватый песчаник,
Солнца велосипед…
Этот взгляд, озорной и печальный,
Батальону вослед.
Запах рыбного супа и перца,
Керосинки дымок
Вдруг сожмут ненадёжное сердце
В предынфарктный комок.
Ведь Хайфон — это ж просто Одесса
В сорок первом году!
Он в зелёную форму оделся,
Встал у всех на виду,
И готов на корабль и в дорогу
Или в уличный бой,
Грозный бас объявляет тревогу,
Женский голос — отбой.
Я хочу, чтобы вечно и всюду
Женский голос звучал…
Но опять
Небо отдано гуду,
Вновь налёт на причал.
И сампаны горят, как шаланды,
Джонки — будто дубки.
Прямо в небо шепчу я:
«Ну, ладно!» —
Больно сжав кулаки.
Город словно бы ходит по жести,
В сто зениток паля.
Я дождусь ли, чтоб голосом женским
Говорила земля?
СЕКРЕТАРЬ
В провинциальном комитете партии,
Измученном обстрелом еженощным,
Провёл четыре дня недавно в марте я
И постараюсь быть предельно точным.
Ещё до света, подкрепившись фруктами,
Ведя велосипеды на пригорках,
По сёлам направляются инструкторы
В заплатанных, но чистых гимнастёрках.
В пещере только секретарь останется.
Он резко крутит ручку телефона,
Зовёт разбитую электростанцию,
Где отличилась самооборона;
Пробившись на плантации кофейные,
Он спрашивает голосом негромким,
Когда откроют выставку трофейную
И есть ли несгоревшие обломки.
Потом он выйдет,
Грустно глянет на море,
И вспомнится товарищу седому
Таких же волн разводы, как на мраморе,
Давно, за тридевять земель от дома.
В Одессе с карабинами и ранцами
Сходили с кораблей войска цветные.
Стрелок аннамский,
Прибыл он из Франции,
Ещё не зная правды о России.
Когда пришлось убраться прочь союзникам,
Его на остров отвезли на лодке,
Там снова о борьбе шептал он узникам,
Закованный в тяжёлые колодки.
Как волны в сердце бьют воспоминания…
Он в шрамах от железа, не от терний.
Изгнание.
Подполье.
Вновь изгнание.
И Ленин на конгрессе Коминтерна.
Он силы в джунглях собирает заново…
Десятилетья мужества и гнева…
Район, освобождённый партизанами…
И, наконец, победа и Женева.
Мечтатель в даль морскую смотрит с берега…
Пусть телефон безумствует в пещере.
В заливе перед ним плывёт Америка,
Орудиями длинными ощерясь.
А секретарь с какой-то верой детскою –
Всё вспоминает — вы его поймёте —
Даль полувека,
Лестницу одесскую
И флаг восстанья на французском флоте.
ДОРОГА НОМЕР ОДИН
Как позвоночник —
Сквозь весь Вьетнам
Дорога номер один.
Пылают деревни по сторонам.
Обгон, давай погудим.
В опасную зону меня несёт
Среди мезозойских глыб
Железный ульяновский вездеход,
Который зовётся «джип».
Сиденья и поручни горячи,
Пыль солона на вкус.
Как малые спутники, светлячки
Берут параллельный курс.
Не новая тема — выбор дорог,
Но выбрать себе маршрут,
По правде сказать,
Не всегда я мог
Такой, чтобы в меру крут.
Дорога нас выбирает порой.
Мечты о покое — в прах!
И выясняется, что герой —
Трус, победивший страх.
И только себя не жалевший прав!
И вмиг исчезает сон,
Когда под колёсами —
Переправ
Бамбуковый ксилофон.
Товарищ жизнь
И гражданка смерть,
Мы вас в дыму разглядим.
Испытан бомбами каждый метр
Дороги номер один.
Пути безопасней, должно быть, есть.
(В огонь? Ищи дурака!)
Но слишком долог будет объезд,
А жизнь ведь так коротка.
И кажется мне
В смятении чувств,
Что с юности
До седин
Я еду, шагаю, ползу и мчусь
Дорогой номер один.
ЛЕНСО
На рисовом поле,
Средь влажных лесов,
В садах и траншеях Ханоя
Какое-то странное слово
«Ленсо»
Бежит неотступно за мною.
Его нараспев говорят, как стихи,
Его повторяют упрямо
Туэт и Нгуэны,
Туаны и Тхи —
Красивые дети Вьетнама.
«Ленсо!»
И улыбка взойдёт на лицо
Лучом из-под пробковой каски,
И столько доверия к слову «ленсо»,
Надежды и сдержанной ласки.
А что оно значит?
Откуда оно
Явилось в язык их певучий,
Когда, как мучительной влагой, войной
Набрякли тяжёлые тучи?
Не знал я, что целой страною зовусь,
Всей нашей великой страною,
Ленсо — по-вьетнамски — Советский Союз,
Моё это имя в Ханое.
Воздушного боя гремит колесо,
Встречаются МиГ с Ф-105-м,
Разбойнику вспыхнуть поможет «ленсо»
И стать алюминием мятым.
И снова в атаку идёт Пентагон,
Пылают бамбук и солома.
«Ленсо», не заметив, что ранен, — в огонь,
Детей он выносит из дома.
А я никого и не сбил и не спас,
Уж, видно, планида такая,
Но словом «ленсо»
В свой трагический час
Вьетнамцы меня окликают.
Среди обездоленных пагод и сёл
Меня настигает поверка:
Достоин ли я величаться «ленсо»,
Как прожил нелёгких полвека,
Могу ль представлять всю Отчизну свою
На огненной кромке планеты?
Ведь здесь я «ленсо»:
Я — Советский Союз.
Что выше, чем звание это!
ВРЕМЯ ПРОПОЛКИ РИСА
Очень страшно всё и очень просто:
Сбит американский самолёт,
Девушка винтовочного роста
Великана по лесу ведёт.
Он идёт, тяжёлый и покорный,
Рыжая склонилась голова,
Бутсы спотыкаются о корни,
Пьявки заползают в рукава.
И кривые ветви отовсюду,
Сквозь сырого свода полутьму,
Словно тысяча ладоней Будды,
Сжавшись в кулаки, грозят ему.
Что же будет с ним теперь?
В деревне
Заведут его в крестьянский дом,
На циновку сядет он смиренно
Перед охладевшим очагом.
В окнах, зарешечённых бамбуком,
Острые глаза со всех сторон.
Будет бабушка в углу баюкать
Сироту — с вчерашних похорон.
Девушка винтовочного роста
Помрачнеет от таких забот,
Отвернётся
И чужому гостю
Чай зелёный в чашечку нальёт.
Понеслись гонцы на батарею,
Маленькими пятками пыля:
— Заберите лётчика скорее,
Всей деревне надо на поля!
УЛЕТАЮ ДОМОЙ
Ночной аэродром Залам.
В руках друзей цветы, винтовки.
Печаль с тревогой пополам,
Конец моей командировки.
Теперь Китай перелетишь —
Тьфу-тьфу не сглазить, — будешь дома.
Да вот и здесь сегодня тишь
И не бомбят аэродрома.
Опять мне в жизни повезло,
Зачем же сердце дышит глухо?
Допустим, было тяжело,
Но завтра — хуже заваруха.
А как же это без меня?
А как же я без вас, в покое,
Моя вьетнамская родня,
В земле или воде — по пояс?
Отлёт!
На паспорте — печать,
Но время так неловко длится!
Молчат привыкшие молчать
Советские специалисты.
Я вашим жёнам позвоню,
Скажу, что живы и здоровы,
А то, что десять раз на дню
Тревога —
Ясно, им ни слова.
Китаец к небу подрулил,
И мы взлетаем в брюхе Ила.
Он беззащитен и уныл,
Как муха, влезшая в чернила.
А на душе светлым-светло
Ото всего пережитого:
Там, в джунглях, вновь ко мне пришло
Огнём пропитанное слово.
Прощай, воюющий Вьетнам!
Мой кислород — твои победы.
Я напишу тебе.
Ведь нам
Вовек не оборвать беседы.