Людмила Татьяничева. Стихотворения

Много это или нет,
Рассудите сами…
Восемнадцать звонких лет.
Солнце над лесами.
Чёрный дождь прямых волос
Мамино наследство.
Да лохматый добрый пёс,
Гревший моё детство…
А улыбок — полон рот.
Песен — до отказа.
У незапертых ворот
Тень седого вяза.
Возле вяза ходит тот,
Для кого я — чудо.
Жаль, что он меня зовёт
Прозаично «Люда».
И всегда глядит мне вслед
Дымными глазами…
Много это или нет,
Рассудите сами!

1933

Мы собираем утильсырьё
Или, точнее сказать, старьё:
Граммофон,
Оглохший, как дед,
От ржавчины рыжий велосипед,
Старый журнал, где на первой странице
Её величество императрица…
Есть новая, с правой ноги, галоша.
Её подарил нам дядя Егорша.
Галоша ему совсем ни к чему:
Ногу снаряд оторвал ему…
Люди охотно выносят нам
Старьё, что годами лежит по углам.
Старьё, что в дому ни на что не годится,
Пойдет в переплавку и возродится,
Став молотом новым,
Новой машиной,
Автомобильной упругою шиной.
Будут учебники, будет бумага
И матерьял для красного флага!
Мы собираем с утра утиль.
«Тиль Уленшпигель» отложен в сторону.
Из серых мешков выбиваем пыль.
Деля и усталость и радость поровну.

1933

КТО БЫ ПОВЕРИЛ
Ты подарил мне подкову месяца,
Плывущего над тишиной полей.
Кто бы поверил,
Что месяц уместится —
Весь целиком! —
В комнатушке моей!
Ты мне сказал очень тихое слово.
И закудрявились клёны зимой.
Кто бы сказал,
Что для счастья земного
Покажется тесным мне шар земной!

1934

Всё стало прошлым:
Облака,
И трепет губ, и птичий лепет.
Моя спокойная рука
Твоё лицо из глины лепит.
Мужские гордые черты
И рот,
Не знающий признаний…
Да, это ты,
Да, снова ты
Глядишь сквозь дальность расстояний!
Твой взгляд, о, как меня он жёг,
Твой взгляд, насмешливый и длинный…
Огнём я закалила глину,
Чтоб не рассыпался божок.

1940

Металл наш издавна силён,
Врага разит он насмерть.
…Сияньем плавки озарён,
Стоит у домны мастер.
Седоволос, угрюм, кряжист,
Отметки лет на коже.
Он на Урале прожил жизнь,
Отцы и деды — тоже.
Он сотни раз в леса ходил
На зверя и на птицу.
Из горных речек воду пил
И всё не мог напиться…
Все руды знает наизусть.
Повадки их, характер.
Свердловск, Челябинск, Златоуст —
Везде известен мастер.
Сыны —
Богатырям под стать,
С отцом трудились вместе.
…Пришла война. Собрала мать
На фронт их честь по чести.
А мастер, скуп и неречист,
Сказал своим ребятам:
— Я на Урале прожил жизнь,
Как прадед мой когда-то.
Даю отцовский вам наказ —
Пришельца бейте насмерть! —
…И до чего же он горазд
Работать, старый мастер!
И дни и ночи напролёт
Старик в труде, в движенье.
Ему покоя не даёт
Далёкий гул сражений.
Сквозь клёкот вражеских атак,
Сквозь тонкий посвист смерти
Он видит —
Ненавистный враг
В сыновье сердце метит.
… Вот он стоит, старик ведун,.
И смотрит сквозь оконце:
Уральской выплавки чугун
Лавиной мести льётся.

1941

Оно прошло далёкий путь,
Как небо над рекою.
Пришло, чтоб в сердце заглянуть
Взволнованной строкою.
Как не прожгли слова листок,
Горячие до жженья!
Я слышу, как растёт меж строк
Стальной прибой сраженья.
Я вижу — ты стремишься в бой,
Неудержим, как ветер.
Поют снаряды над тобой
О смерти и бессмертье.
О русской доблести,
О тех,
Кто шёл за Русь на битвы.
А вьюга стелет белый снег
Под головы убитых.
Да, путь войны суров, жесток,
Но сквозь огонь сражений
Мы видим вёсен солнцепёк
И твоего письма листок,
Как первый лист весенний!

1942

Страданьем омой мою душу,
Печалью меня успокой.
Так море на жаркую сушу
Бросает свой тихий прибой.
Твоя я от века поныне.
Верна твоей грозной судьбе.
И воля моя, и гордыня,
И сила, и слабость — в тебе.
Ты мной беспредельно любима.
Прими мой дочерний поклон
За кипенно-белые зимы.
За синий, как лён, небосклон.
За русскую речь,
За молитвы
Суровых прабабок моих.
И даже за то, что средь битвы
Мой сын не остался в живых…

1942

Мы разучились плакать в этот год.
И наши песни сделались иными.
Про этот год жестоких непогод
Словами рассказать какими?
Где их найти, точнейшие слова,
Горячие, как зарево пожарищ?
Но песня что любовь.
Она в душе жива.
И эта песня о тебе, товарищ!
Товарищ мой, услышь меня, услышь!
Не верю, нет могильного покоя.
Пусть голос мой дойдёт к тебе, как жизнь,
Сквозь гул ветров,
Летящих в пекло боя.
Земля в огне.
Земля кровоточит.
О, как болят, как ноют в сердце раны,
Когда шуршат сухой травой в ночи
Родных могил безвестные курганы…
Над ними птицы песен не поют,
Над ними кружат вражьи самолеты,
И чёрные оскаленные доты
Родную землю яростно клюют.
Но всё равно в твою не верю смерть!
Тебе, живому, не скажу: воскресни.
Крепчает бой.
Зовёт на Запад месть.
И скорбь слагает пламенные песни.

1942

В твоих косах степной ковыль.
Он расцвёл сединой не в срок.
На ногах заскорузла пыль
Бесконечных военных дорог,
Мир казался тебе нелюдим.
Ты не глядя вошла в мой дом.
Прижимался к пустой груди
Твой ребёнок голодным ртом.
Всё обидным казалось тут.
Ты спросила:
— Как могут сметь
Эти скверы стоять в цвету,
Эти девушки песни петь,
Если всюду война и смерть?! —
Твой любимый погиб в бою.
Ни могилы его,
Ни следа…
Ты не в дом, а в судьбу мою
Своим горем вошла тогда.
…Твои волосы дышат легко.
Ты мой город зовёшь своим.
Над сердитой Урал-рекой
Мы, как сёстры, с тобой стоим.

1943

Тебя я буду вновь и вновь
Лепить из слов и петь.
Будь неподкупна, как любовь
Идущего на смерть!

1943

Среди имён любимых и родных
Храним мы рек прозрачные названья.
Мы помним шелест ковылей седых
И синих гор лепные очертанья.
А если на чужбине, среди сна,
Согреет нас дыханием сосна,
То, как рисунок на булатной стали,
Возникнет в сердце песня об Урале.

1944

О счастье я не знала ничего.
Оно вокруг невидимое было.
Из горных рек водой меня поило,
Обогревало солнечным лучом.
Когда я шла по молодому льду,
Вся отдаваясь радости движенья,
Меня вело моё отображенье.
Я шла одна,
У мира на виду!
Мой золотистый, мой вчерашний мир,
Где всё, как в детстве,
Чисто и безгрешно,
Как молодо цвели твои черешни,
Какие ты богатства мне дарил!
Под лёгким пологом твоей зари
В меня влилась твоя хмельная сила,
О женской доле я тебя просила,
И ты сказал мне:
— Вот она, бери! —
Но где же счастье?
Разве этот зной
Палящего безоблачного лета,
С ночами ослеплёнными,
Без света,
Где страшно двум,
Несмыслимо одной?
С косноязычьем, ревностью, тоской,
бессонными, бесслёзными глазами…
Я не хочу!
Прохладными лесами
От счастья ненасытного укрой!
Верни мне снова тот январский лёд,
Небрежно разлинованный коньками,
Дай быстрых лыж почувствовать полёт
И дымный снег,
И ветер под ногами.
Иль поведи в еловые леса,
В седую глушь медвежьего завала,
Где, сузив напряжённые глаза,
Я глухарей и рябчиков сбивала.
Дозволь мне снова юность перечесть,
Как сказку —
Не деля её на части…
А счастье?
Может, в том оно и есть,
Когда живёшь,
Не думая о счастье!

1945

Снова дует неистовый ветер.
Быть кровавому, злому дождю.
Сколько дней,
Сколько длинных столетий
Я тебя, мой единственный, жду.
Выйду в поле,
То едешь не ты ли
На запененном верном коне?
Я ждала тебя в древнем Путивле
На высокой, на белой стене.
Я навстречу зегзицей летела,
Не страшилась врагов-басурман.
Я твоё богатырское тело
Столько раз врачевала от ран.
Проходили согбенные годы
Через горы людской маеты.
И на зов боевой непогоды
Откликался по-воински ты.
Не считал ты горячие раны,
И на землю не падал твой меч.
Откатилась орда Чингис-хана
Головою,
Скошенной с плеч.
И остался на вечные веки
Ты грозой для пришельцев-врагов.
Омывают российские реки
С твоих рук чужеземную кровь.
Снова ветер гудит, неспокоен.
Красный дождь прошумел по стране.
Снова ты, мой возлюбленный воин,
Мчишься в бой на крылатом коне.
Труден путь твой, суровый и бранный.
Но свободной останется Русь,
И тебя я, твоя Ярославна,
В славе подвигов ратных дождусь…

1943—1945

Я в детстве слышала не раз
От бабки этот старый сказ.
Узнав, что друг в бою убит,
Подруга уходила в скит,
Чтобы в лесном, глухом скиту
Оплакивать свою беду
И чтоб любовь свою сберечь
От наважденья новых встреч.
Мне часто повторяла мать,
Как женской гордости устав:
— Коль любишь, — мужа потеряв,
Не станешь нового искать.
Скорее горы упадут
И высохнут истоки рек…
Так в нашем повелось роду:
Раз полюбила, то навек.
…Прошла жестокая война.
Я выжила, а ты убит.
Но воля к жизни так сильна,
Что падать духом не велит.
Она велит мне сильной быть,
В далёкий скит не уходя.
Трудиться, петь, детей растить
И за себя и за тебя.
В горах отыскивать руду,
Менять истоки древних рек.
Ну, а любовь у нас в роду
Одна-единая навек.

1943—1945

Когда-то над хребтом Урала,
Солёной свежести полна,
С ветрами запросто играла
Морская вольная волна.
Ей было любо на просторе
С разбегу устремляться ввысь.
Отхлынуло, исчезло море,
И горы в небо поднялись.
Но своенравная природа
То море в памяти хранит:
В тяжёлых каменных породах
Волной играет малахит.
Он морем до краёв наполнен,
И кажется: слегка подуть —
Проснутся каменные волны
И морю вновь укажут путь.

1945

По белой азиатской пыли
С мечтой о невозможном чуде
Кочевники здесь проходили,
Устало горбились верблюды,
И было это не когда-то
В седые времена Батыя…
Хранятся в памяти все даты:
Ведь мы свидетели живые,
Магнитогорска старожилы.
Мы тем, быть может, знамениты,
Что в горные проникли жилы
Упрямой силой динамита.
Лопатой рыли котлованы
В степи,
Дремавшей непробудно.
Качались на волнах бурана
Палаток парусные судна…
Пройдём по городу, товарищ,
На каменную выйдем площадь.
Ты этот дом припоминаешь?
А дерево вот это помнишь?
Любуясь на сады и скверы,
На город, залитый огнями,
Не сразу мы с тобой поверим,
Что создано всё это нами!
Но, день за днём припоминая,
Мы улыбаемся, как дети:
И впрямь, — мы летопись живая
Кипучих будней пятилетий!

1946

Тебя, быть может, нет ещё на свете.
Я о тебе не знаю ничего.
Что из того?
Я всё равно в ответе
Перед тобой за сына моего.
В любом краю,
Хоть за Полярным кругом,
Где никогда не тает снежный наст,
Тебя найдёт он,
Назовёт подругой,
И всё возьмёт, и всё тебе отдаст.
С тобой он будет нежным и нелгущим,
Простым и добрым, преданным навек.
Ты с ним узнаешь на земле цветущей
И щедрость зноя, и прохладу рек.
Но если счастья ты увидишь мало
И если сын окажется иным,
То это я тебя обворовала
Холодным нерадением своим.

1945

Чернила каменеют на морозе,
И холодно в руке карандашу.
Горючие, в глазах не стынут слёзы.
Слезами я письмо тебе пишу.
И не слезами,
А живою кровью.
Она торопит и велит:
— Скорей. —
Пишу с тоской,
Немыслимой любовью,
Всей силой и всей слабостью своей.
Но где ж слова?
В немом столпотворенье
Разлук и встреч затеряны они.
Я шлю тебе своё сердцебиенье.
К листу письма ты ухо преклони.
Ты слышишь?
Стонет в чистом поле ветер,
Снегами белопёрыми шурша.
И, как ребёнок, плачет на рассвете
С тобою разлученная душа. ..

1947

Зимней полночью морозной
Отогрей слегка окно —
И увидишь ты, как сосны
Украшают полотно.
Иглы тонко вышивают
Синим крестиком узор.
Под пушистым малахаем
Спрятал кудри черный бор,
А над сонными лесами,
В стороне,
Где наш завод,
Пламя лисьими хвостами
Подметает небосвод…

1947

Есть у нас на молодом Урале
Синегорье.
Может быть, бывали?
Звонкий бор и летом и зимой
Изукрашен хвойной бахромой,
Синельга синеет между гор —
Чей угодно очарует взор.
Только я признаюсь,
Что не это
Синегорья главная примета…
Если ты придёшь сюда впервые,
Поспеши на вышки буровые.
Отыщи нетронутые руды
И земные звёзды —
Изумруды.
Или в цехе,
Принимая смену,
В красный глаз заглядывай мартену.
На лесах, в цехах или в забое
Мастерством поделится с тобою
Здешний житель и умелец местный.
Человек на весь Урал известный:
Металлург, геолог и охотник —
Синих гор хозяин и работник.

1948

Барский дом, окованный железом,
Кружево чугунное оград.
Повелел хозяин камнерезу
Вырезать из камня виноград:
Чтоб он был совсем как настоящий,
Словно солнцем налитая гроздь.
Только камнерезу, на несчастье,
Видеть виноград не довелось.
Что он видел? Белые метели,
Островерхий синий Таганай,
Сосны и нахмуренные ели —
Милый сердцу,
Но суровый край.
Не плоды цветущей Украины
И не крымских фруктов аромат, —
Знал он только горькую рябину,
Красную, как ветреный закат.
И сказал себе уральский мастер:
— Много бед — ответ всегда один… –
Взял он не прозрачные тумпасы,
Не морской воды аквамарин,
А кроваво-красные рубины
И густой, задумчивый гранат, —
Вырезал он гроздь родной рябины:
— Вот вам, барин, местный виноград.
Были розги мастеру наградой.
Но с тех пор в народе повелось
Называть уральским виноградом
Красную рябиновую гроздь.

1948

Свои свершая рейсы круговые,
Перекликались краны в вышине…
Хоть в этом цехе я была впервые,
Всё было близким и знакомым мне:
И строй станков,
И говор их негромкий,
И синей стружки плотная спираль,
И вышитая кофточка девчонки,
Берущей в руки тёплую деталь.
Девчонка,
Укрепив резец умело,
Переходила от станка к станку.
Работала,
Как песню в праздник пела,
В движеньях подражая ветерку.
На миг остановилась,
Улыбнулась,
Отбросила каштановую прядь
И словно время повернула вспять —
Передо мной моя возникла юность.
Она хозяйкой в гулкий цех входила,
Работе отдавалась до конца…
И я в своей ладони ощутила
Не карандаш —
Стальную грань резца.

1948

А заря-то, какая заря,
Словно в небе зажжён костёр!
Кто сказал, что Магнит-гора
Много ниже Памирских гор?
Не по уровню зыби морской
Я отсчёт высоты веду, —
По высокой мысли людской,
По движенью вперёд,
По труду.

1949

Передаёт литейщик чугуну
Пластичность форм,
Стремительность движенья,
Но лишь чеканщик может дать ему
Необщих черт живое выраженье.
Чтоб в чугуне однажды ощутил
Ты теплоту пульсирующей крови,
Искусный мастер, не жалея сил,
С литья снимает лишние покровы.
Чеканом оживляет он черты,
Отлитые литейщиком в металле,
Чтоб красоту живой его мечты
Мы в каслинской скульптуре увидали.

1949

Когда говорят о России,
Я вижу свой синий Урал.
Как девочки,
Сосны босые
Сбегают с подоблачных скал.
В лугах,
На ковровых просторах,
Среди плодоносных полей
Лежат голубые озёра
Осколками древних морей.
Богаче, чем краски рассвета,
Светлее, чем звёздный узор,
Земные огни самоцветов
В торжественном сумраке гор.
Я сердцем всё это вбирала,
Свой край полюбив навсегда.
Но главная сила Урала —
В чудесном искусстве труда.
Люблю я огонь созиданья
В суровой его красоте,
Мартенов и домен дыханье
И ветер больших скоростей.
Мне дороги лица простые
И руки, что плавят металл.
…Когда говорят о России,
Я вижу свой синий Урал.

1949

Когда впервые
В цех ты к нам войдёшь,
Тебя он встретит
Гулом однотонным,
Как будто бы
Тяжёлый хлещет дождь
По крышам
И по стенам стооконным.
Но вслушайся,
И ухо различит,
Как в музыке,
Тончайшие оттенки:
И звук сверла,
И гром чугунных плит,
И дробный смех
Короткой пересменки.
И вот уже
Гудок издалека
Влетает в цех
Озвученной ракетой,
И сменщицы умелая рука
Берёт рычаг,
Моей рукой согретый.

1949

Да, ты такой, каким тебя люблю:
Порывистый, настойчивый, не лгущий,
Подобно скороходу-кораблю,
Навстречу шторму и ветрам идущий.
Как нелегко и как легко с тобой!
В тебе всечасно вижу перемены,
Но то — не мыслей пёстрый разнобой,
Не чувств игра,
Не вспыльчивость измены,
А щедрая способность воплощать
В себе черты стремительного века,
В себе самом и в людях не прощать
Того, что недостойно человека!

1950

Уже не дни, а годы между нами.
Как бесприютны ночи в сентябре!
Скупыми непролитыми слезами
Напоминает память о тебе.
В твои глаза взглянуть могла б я смело:
Любовь моя по-прежнему жива.
Прости меня, что так и не сумела
Сказать тебе все лучшие слова.
Казалось мне, что никогда не поздно
Весенним днём, от света голубым,
Или трескучей полночью морозной
Признаться, как ты преданно любим.
Моя любовь,
Я это твёрдо знала,
Не на год — на бессрочные года…
А в толчее военного вокзала
Нас стерегла разлука навсегда.
И вот теперь не будет больше писем,
Напрасно ждать звонков и телеграмм
Но ты живёшь,
От смерти не зависим.
Я сердцу позабыть тебя не дам!

1949—1951