Маргарита Алигер
Памяти Галины Николаевой
Цитируется по: День поэзии 1964. М., “Советский писатель”, 1964, 174 стр.
Война так разметала и перепутала судьбы и связи человеческие, что письма в те годы отправлялись подчас по адресам, которые в наши дни выглядят почти невероятно. То письмо, что вспоминается мне сейчас, было прислано в Москвy, в редакцию «Литературной газеты» на имя ленинградского поэта Николая Тихонова, с припиской: «если он жив».
«А я не умер, я жив. Меня не так легко оказалось свалить с ног. Ни трёхлетняя блокада Ленинграда, где я был всё время, ни голод, ни снаряды, ни бомбы, ни пули, идите, не убили меня». Так отвечал на ту приписку Николай Тихонов, ставший к тому времени москвичом,— письмо пришло в декабре 1944 года. Он получил письмо, отправленное военврачом Г. Волянской, письмо, в котором лежала ученическая тетрадка, заполненная стихами. Под стихами стояла подпись: «Галина Николаева». Получил и ответил обстоятельно, горячо похвалил стихи и в этом ответе сообщил Галине Волянской-Николаевой о том, что читал уже стихи многим друзьям и в том числе редактору журнала «Знамя» Всеволоду Вишневскому, и что всем стихи очень нравятся, и что на днях отобранные, лучшие стихи он будет читать на редколлегии журнала «Знамя», где они непременно будут напечатаны. Всё это было в первые дни января 1945 года, и в самый короткий срок стихи Галины Николаевой стали широко известны в московских литературных кругах особенно тем, кто был так или иначе связан с редакцией «Знамени». Их читали вслух всем, кто ни приходил в редакцию, а тому, кто почему-либо не приходил, заместитель редактора Анатолий Тарасенков, человек страстно влюблённый в поэзию, читал их по телефону.
В февральской книжке журнала было опубликовано девятнадцать стихотворений молодого поэта. В Нальчик, где в то время жила Галина, полетело множество писем, множество добрых слов читателей. В ответ приходили новые стихи. Одиннадцать из них появились в апрельской книжке журнала. «Знамя» приглашало своего нового автора в Москву, для личного знакомства. «Посмотрите на Москву, но не погружайтесь в «литературный мир». Простая жизнь, право, лучше. Я знаю это по опыту. Дышишь на фронте, в поездках. Вот и сейчас уезжаю на Берлин»,— писал ей Всеволод Вишневский.
В мае 1945 года, за несколько дней до победы, Галя Николаева появилась в Москве. В сущности, её появление могло носить почти триумфальный характер, для этого были все возможности, но она не воспользовалась ни одной из них, потому что была глубоко и серьёзно встревожена своей будущей судьбой, переполнена чувством ответственности, которое накладывал на неё первый успех. Сумеет ли она выдержать и утвердить его? Хватит ли у неё для этого сил, таланта, знания жизни? Вот как вспоминает она о том времени:
«Чем больше была тяга к новому для меня миру литературы, тем больше было и сопротивления. Знакомый мне маленький мирок был ограничен, но мил и понятен. Своё маленькое дело я делала на совесть». Это писалось недавно, но речь в этих строках идёт о раздумьях, охвативших её весной 1945 года. За плечами было уже несколько лет войны. «Мой маленький мирок…» «Своё маленькое дело…» И только совсем недавно, уже когда той, о ком я пишу, нет на свете, мне в руки попал один документ, один рассказ об этом «маленьком мирке», об этом «маленьком деле». Приведу полностью это письмо, оно стоит того.
«16. X. 1942 г.
ГОРЬКОВСКАЯ КОММУНА. Орган Горьковского Обкома и Горкома ВКП(б), Облисполкома и Горсовета
Уважаемая редакция!
Я, инвалид Отечественной войны, младший лейтенант Сухотин Алексей Иванович, проездом через Горький, пользуюсь случаем поблагодарить горьковского врача Волянскую и сестру Лену Прыгунову, которые работали на санпароходе «Композитор Бородин». Как я слышал, пароход этот погиб, а команда, которая спаслась, поехала в Горький. Если Волянская и Прыгунова живы, то посылаю им красноармейское спасибо, а если нет, то их родителям. В ту ночь, как над санитарным пароходом кружились гитлеровские стервятники и бросали бомбы и строчили из пулемёта, перед лицом смертельной опасности т. Волянская дала свой спасательный пояс раненым, хотя сама плавать не может. И когда все сошли на берег и попрятались в кусты, нас, четверых тяжело раненных, нести было нельзя и мы остались на пароходе, но т. Волянская и Прыгунова Лена нас бросить отказались, хотя мы их и отсылали. Они всю ночь были с нами на пароходе, в опасности успокаивали нас и дали лекарство, от которого боли прошли и ударило нас в дремоту. В ту ночь мы, четверо тяжело раненных, лежали на пароходе, с которого все ушли. По нас стреляли и бросали бомбы, а врач и сестра добровольно остались с нами. Я никогда не забуду и на трудовом фронте буду так же биться, как бился под Сталинградом. А т. Волянской и Прыгуновой прошу передать красноармейское спасибо!
Младший лейтенант А. Сухотин»
Вот это и называлось «делать на совесть своё маленькое дело». И та ночь на пароходе, та ночь 1942 года, даже не вспоминалась врачу Волянской, когда она, Галина Николаева, автор двух первых больших стихотворных подборок, задумывалась над своим литературным будущим. Она вспомнит эту ночь очень скоро, вспомнит очень ярко и точно, в мельчайших деталях и оттенках, вспомнит высшей памятью, сверхпамятью художника. Вспомнит и превратит в замечательный рассказ.
Только что ярко и заметно выступив как поэт, когда, казалось бы, ей самое время было утвердиться и поудобней располагаться на этом уже бесспорно захваченном плацдарме, Галина Николаева, нимало не тревожась об этом, метнулась на другую высоту — написала поразительной силы и мастерства рассказ «Гибель командарма». Рассказ был прислан откуда-то, автора не было в Москве уже давно, и товарищи по редакции всё того же «Знамени» даже и вспомнить не могут названия места, откуда они его получили. Рассказ редактировался и сдавался в печать без автора. Где же, однако, был автор? Скоро это стало известно.
Галина Николаева оказалась там, где давно не была, в колхозе Горьковской области. Её потянуло в эти края профессиональное чутьё писателя, рвущегося туда, где сейчас самое главное, самое трудное, самое неразведанное. Она привезла оттуда очерки «Колхоз «Трактор», в которых показала себя серьёзным и глубоким журналистом и публицистом, а материал, поднятый ею, был столь горячим и волнующим, что «Правда» перепечатала эти очерки из журнала. А встреча писателя с деревней трудных послевоенных лет была столь значительной, что не могла быть исчерпана несколькими газетными очерками и подсказала ей замысел большого романа, за который она тотчас же и принялась.
С первых же шагов своих она была глубоко профессиональна — истинный писатель, с великолепной хваткой, с твёрдой рукой, умеющей ухватить за узду самого нравного коня. Её органический талант был надёжно защищён от всяких случайностей железным умением работать, работать всегда, вопреки всему и несмотря ни на что, острым интересом к жизни, умением угадать и почувствовать самое важное, ухватить и вытащить на поверхность и показать его людям. И ещё в ней была завидная уверенность в себе — качество, которое убедительно прошу ни на минуту не смешивать с самоуверенностью, ибо это явления глубоко разные. Я толкую о том дорогом качестве, которое даёт писателю уверенность в том, что то, о чём он хочет и может говорить, будет интересно людям. Все эти качества и черты бесценны,— без них талант, свойство хрупкое и неуловимое, может подчас и не состояться, утечь сквозь пальцы и уйти в песок, чему мы — увы! — нередко бываем свидетелями.
Она смолоду была тяжело больным человеком, её здоровье было подорвано войной, но и больная она работала всегда, и всегда в работе у неё было несколько вещей, иногда в разных жанрах, и всегда она была переполнена замыслами и намерениями и уже готовилась к новой работе, уже собирала какой-то новый материал, встречалась с людьми новой профессии — своими будущими героями, иногда попросту штудировала учебники, чтобы знать дело, о котором она собиралась писать. Она стала широко известным и много читаемым беллетристом. Но при этом всегда она писала стихи, всегда в ней звучали стихотворные ритмы, в чём-то, очевидно, помогая ей осмысливать жизнь или попросту жить. Очевидно, это было душевной потребностью, и тем это дороже, и хотя она давно не печатала стихов, и, надо полагать, не случайно, мы хотим, чтобы голос её прозвучал в День поэзии. И я рада была встретиться с ней снова на этих страницах, потому что в последние годы мы встречались совсем редко, можно даже сказать — совсем не встречались. Она много работала и много болела, у меня хватало своего: работы, забот, больных… И потом это вечное чувство живых: всё успеется… когда-нибудь потом… будет время, ещё и увидимся… Сколь оно обманчиво, однако, это чувство!