Полмига
Нет,
Не до седин,
Не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;
Прижаться к земле
И в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только
Вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить её,
Врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нём пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!
…Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!
Юго-восточнее Мги,
3 августа 1943 г.
Солдат
Зелёной ракетой
Мы начали ту
Атаку
На дьявольскую высоту.
Над сумрачной Лицей
Огонь закипел,
И ты распрямиться
Не смог, не успел.
Но взглядом неробким
Следил, неживой,
Как бился на сопке
Отряд штурмовой,
Как трижды катились
С вершины кривой,
Как трижды сходились
Опять в штыковой:
Удар
и прыжок –
На вершок,
на аршины,
И рваный флажок
Заалел над вершиной.
В гранитной могиле,
Сухой и крутой,
Тебя мы зарыли
Под той высотой.
На той высоте
До небес взнесена
Во всей красоте
Вековая сосна.
Ей жить – охранять
Твой неначатый бой,
Иголки ронять,
Горевать над тобой.
А мне не избыть,
Не забыть до конца
Твою
не убитую
Ярость бойца.
В окопе холодном,
Безмолвный уже,
Ты всё на исходном
Лежишь рубеже.
И, сжатый в пружину,
Мгновенья,
Года
Готов – на вершину,
В атаку, туда,
Где в пламя рассвета,
Легка и грустна,
Зелёной ракетой
Взлетает сосна.
1945 г.
Шофёр
Крутясь под “мессершмиттами”
С руками перебитыми,
Он гнал машину через грязь
От Волхова до Керести,
К баранке грудью привалясь,
Сжав на баранке челюсти.
И вновь заход стервятника,
И снова кровь из ватника,
И трудно руль раскачивать,
Зубами поворачивать…
Но – триста штук, за рядом ряд –
Заряд в заряд, снаряд в снаряд!
Им сквозь нарезы узкие
Врезаться в доты прусские,
Скользить сквозными ранами,
Кусками стали рваными…
И гать ходила тонкая
Под бешеной трёхтонкою,
И в третий раз, сбавляя газ,
Прищурился фашистский ас.
Неслась машина напролом,
И он за ней повёл крылом,
Блесной в крутом пике блеснул
И – раскоколося о сосну…
А там… А там поляною
Трёхтонка шла, как пьяная,
И в май неперелистанный
Глядел водитель пристально:
Там лес бессмертным обликом
Впечатывался в облако,
Бегучий и уступчатый,
Как след от шины рубчатой.
Мясной Бор,
Май 1942 г.
Солдаты заполярья
Валы окаменевшей грязи
В полкилометра высотой,
Богатые в однообразье
Мучительною пустотой.
И путь один средь тысяч сопок,
И тот – в огне, и тот – сквозь смерть,
Коль ты воистину не робок –
Решись его преодолеть.
Ползи к вершине от подножья
И, задыхаясь, не забудь,
Что есть ещё и бездорожье,
А это всё же торный путь.
Но кто расскажет, где кривые
Пути обходов пролегли?
Там наш солдат прошёл впервые
От сотворения земли.
Там, посиневшими руками
Сложив ячейки поскорей,
Вжимались роты в голый камень,
Подстерегая егерей.
Их жгли навылет, сквозь шинели,
Сквозь плоть и кожу, до нутра,
Семидесятой параллели
Невыносимые ветра.
Мороз пушился на гранитах,
А люди ждали – пусть трясёт, –
Чтоб на фашистов недобитых
С пустых обрушиться высот.
Зарниц гремучих полыханье,
Летучий, хищный блеск штыков…
И это всё – уже преданье
И достояние веков.
Норвегия, ноябрь 1944 г.
Пакет
Не подвигались стрелки “Мозера”,
И 3ИС, казалось, в землю врос,
И лишь летело мимо озера
Шоссе c откоса на откос.
От напряжения, от страха ли
Шофёр застыл, чугунным став.
За спиной снаряды крякали,
На полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой прядкою,
Чтобы шофёру не мешать,
Фельдъегерь всхлипывал украдкою
И вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная,
Тёмно-вишнёвая на цвет,
Текла, текла струя cургучная
На штемпелёванный пакет.
Харбин,
август 1945 r.
У-2
Повыше леса чуточку
Во весь курносый нос
Смешно чихает “Уточка” –
Фанерный бомбовоз.
От этого чихания
Небесного авто
Спирается дыхание
И снится чёрт те чтo!
И комната семейная
И где-то за стеной
Стучит машинка швейная
Работает портной…
И ты сидишь под лампою…
Завидуя теплу,
Мороз пушистой лапою
Проводит по стеклу…
Сейчас ворвусь я с холоду,
Прижму холодный нос
К щекам, к затылку, к золоту
Родных твоих волос:
– Я только на минуточку…
Неважно, я в пальто…
Гремит над небом “Уточка” –
Небесное авто.
Меня трясут за валенки:
– Сгоришь!.. Уснул, чудак,
И чмокает, как маленький,
Губами натощак….
Каляной рукавицею
Протёр глаза, встаю.
Дорога на позицию,
Шалашик на краю.
Шофёры курят – греются,
Вокруг костра – темно,
Нескоро развиднеется,
Хоть за полночь давно.
Однако в путь пора уже,
Германец у дверей;
По суткам давит на уши
Работа батарей.
И так же круглосуточно
Сквозь ветер и мороз
Снуёт, чихая, “Уточка” –
Домашний бомбовоз.
Судьба её – примерная,
Я сон ругаю свой:
– Учти, она – фанерная,
А ты, дурак, живой!
Война, она – не шуточка,
На отдых сроку нет…
…Гремит в потёмках “Уточка” –
Воздушный драндулет.
25.12. 1942 г.
Атака
Погоди, дай припомнить… Стой!
Мы кричали “ура”… Потом
Я свалился в окоп пустой
С развороченным животом.
Крови красные петушки
Выбегали навстречу дню,
Сине-розовые кишки
Выползали на пятерню.
И с плеча на плечо башка
Перекидывалась, трясясь,
Как у бонзы или божка,
Занесённого в эту грязь.
Где-то плачущий крик “ура”,
Но сошёл и отхлынул бой.
Здравствуй, матерь-земля, пора!
Возвращаюсь к тебе тобой.
Ты кровавого праха горсть
От груди своей не отринь,
Не как странник и не как гость
Шёл я в громе твоих пустынь.
Я хозяином шёл на смерть,
Сам приученный убивать,
Для того чтобы жить и сметь,
Чтобы лучшить и открывать.
Над рассветной твоей рекой
Встанет завтра цветком огня
Мальчик бронзовый, вот такой,
Как задумала ты меня.
И за то, что последним днём
Не умели мы дорожить,
Воскреси меня завтра в нём,
Я его научу, как жить!
23 марта 1945
Товарищам
Друзья, друзья!
Для вас и в поле, под зарницей рыжей,
Тюрьмой родимые края,
Свод неба – звёздной крышей.
С небес сентябрьских метеоры
Летят, летят в края ночные –
То звёздами в просторы
Вы сеетесь, родные.
Ведь это ваши очи,
Чтоб осветить небесный свод безмолвный,
Горят и гаснут там, во мгле
сентябрьской ночи,
Как будто льётся дождь из молний.
Чтоб светлой крышей небо стало людям,
Земля для всех была свободным домом,
Чтобы под небом на земле свободной
Жила народов вольная семья,
Вы звёздами летите в мрак холодный,
С восходом солнца гибнете, друзья.
* * *
Я за то тебе благодарен,
Что живёшь ты в моей судьбе,
За пустяк, что тобой подарен,
За тоску мою по тебе;
Что не купленною любовью, –
Самым чистым огнём мечты
У солдатского изголовья
Крепче смерти стояла ты!
22.12. 1944 г.
Жена приехала на фронт
Гуляла стужа-именинница
По одиночкам-номерам,
Тюрьмоподобная гостиница
Без ламп сдавалась вечерам.
Шли сапоги, шуршали валенцы,
В кромешной тьме стучали лбы,
Дрались неведомые пьяницы,
Летела сажа из трубы.
Толпилась очередь у нужника,
Ворчали краны без воды,
И хвост крысиный из отдушника
Свисал с сознаньем правоты.
Но – бог свидетель – я не сетую,
Благославляя в сотый раз
Окно, закрытое газетою,
Кровати ржавый тарантас;
И стол с базарною закускою,
И – в заоконочье – ледок,
Зимой просёлочною, русскою
Заполонённый городок…
На спинке стула платье синее
Всю ледяную ночь цвело
Той васильковою Россиею,
Где нам с тобой всегда светло!
1943 г.
Заполярье
Дикие расстояния,
Страшные расстояния,
Северного сияния
Трепетные стояния.
Русским горящим городом
Смотрит из облаков оно;
Светлым могучим холодом
Звёздное небо ковано.
У ледяного терема
Бродит буран стреноженный,
Горы в снегу затеряны –
Малые, как горошины.
Здесь валуны, как грамоты –
Далей пещерных вестники,
В мёрзлых гробницах – мамонты,
Этой земли ровесники.
В сопках, морозом выжженных,
Робкое сердце выстынет.
Только бесстрашный выживет,
Только могучий выстоит.
Русские, непокорные,
Люди кремневой крепости,
Топчут вершины горные,
Белые от свирепости.
Далями великанскими
Мчатся земли хозяева,
С бурями океанскими
Злые встречают зарева.
Лыжи спешат без отдыха,
Лодок скрипят уключины.
Груди не ищут продыха,
Мышцы узлами скручены.
Злобные смяты карлики,
Вбиты в могилы жёсткие,
Пьяные кровью Нарвика
Чёрные псы заморские.
Где им, с пустыми душами,
С лапами их паучьими,
Править снегами-стужами,
Вольных владений кручами!
Вон побережья Мурмана,
Стонут гудками гавани,
Дымы летят, как турманы,
Спутники дальних плаваний.
В силах любого ворога
Встретить и побороть она,
Смуглая вся от пороха,
Снежная наша Родина!
Мурманск, 1944 г.
Снег идёт
Это было в снегах и вьюгах,
В нестерпимые холода,
В волчьих далях,
В лесных яругах,
В незапамятные года…
На оси замерзает компас –
Ногтем в стёклышко барабань!
Прорубается конный корпус
Из-под Вишеры на Любань.
Без обозов не пропадая,
Без орудий летят полки,
K гривам спутанным припадая,
Пулемётчики бьют c луки.
И слыхать уже вечерами:
В гулких далях лесной зари
Отзываются им громами
Ленинградские пушкари.
Стонут раненые на вьюках,
Торфяная дымит вода…
Это было в снегах и вьюгах
В незапамятные года.
Кони бешеные летели
Стороной моей ледяной,
Лес в серебряной канители
Стыл под розовою луной…
3аживились рубцы на теле,
Только памяти нет иной,
Ей сегодня опять не спится,
И не знает она сама,
Сколько зим ещё будет длиться
Бесконечная та зима:
Начала
Всю ночь валится
Снега сонная кутерьма…
Вот и снова мы постояльцы
Седоусого декабря,
В горностаевом одеяльце
Спит за сосенками заря.
1944 г.
В Киркенесе
Был дом. Была с наивной верой
Подкова врезана в порог.
Но пал на камни пепел серый,
А дом бегущий немец сжёг.
Рыбачья грубая бахила
Валяется… Хозяев нет.
А может, это их могила –
Из щебня холмик без примет?
Лишь у рябины обгорелой,
Над вечной, медленной водой
Сидит один котёнок белый…
Не белый, может, а седой?
На стуже не задремлешь, нежась,
Но он не дрогнул, как ни звал, –
А может, всё-таки – норвежец –
По-русски он не понимал?
Или безумье приковало
Его к скале? Он всё забыл.
И только помнит, что, бывало,
Хозяин с моря приходил.
Норвегия, Эльвинес,
Ноябрь 1944 г.
Современники
Степные вихри –
Вольница стрибожья,
И всхрапы полудикого коня,
И вольные дороги Запорожья
Поныне кличут и томят меня,
То c горестью,
То c гордостью родня, –
Пути Тараса и пути Андрия,
Просторные рассветы Киммерии,
C дамасского насечкою броня…
Смоленск,
Ещё грозящий из огня;
Хвостатых пик сверкающие гряды
И Платова летучие отряды,
Скрывающиеся за гранью дня, –
Я c ними жил. И мне легенд не надо.
Мне и поныне –
Потный запах седёл,
Костра полуистлевшего дымок –
Всё чудится: плывёт от сизых ветёл,
Где эскадронный путь в крови намок,
Где брат упал, где я упасть бы мог.
Там и поныне вдовы. И поныне
Песчаными дорогами Волыни,
От Киева на Львов,
Меж большаков,
В седой и горькой, как война, полыни
Впечатан след будённовских полков,
Полёт клинков.
Пожаров полыханье –
Судьба моя, а не воспоминанье.
Мы путались
В ночах темноволосых,
Считали звезды в тиховейных плесах
И слушали на зорях лебедей;
И всею
Тяжкой верностью мужскою,
Всей яростью атаки, всей тоскою
Мы вспоминали милых –
Без затей:
Давясь впотьмах слезою воровскою,
Целуя в злые ноздри лошадей.
Товарищи,
Изодpанные в лоскут
днепровских плавнях,
На дуге Орловской,
Затянутые илом Сиваша, –
Они ведь тоже звездам yдивлялись,
В грязи кровавой под огнем валялись,
Ползли к траншеям прусским не дышa;
Они ведь тоже обнимали милых
И умирали на рассветах стылых
В развалинах чужого блиндажа…
Я с ними был.
Я тоже бил в упор.
A раны не закрылись до сих пор.
Но прежнею порой
На зорях прежних
Опять цветут в Чернигове черешни,
Хмёльные ночи прежних не темней,
Литые ливни падают на Ливны,
И капли, словно рубленые гривны,
В косматых гривах боевых коней.
И я – ещё дружинник Святослава,
Ходивший в Кафу, бравший Братиславу,
Под Сталинградом умерший стократ
И вставший вновь под солнцем нашей славы, –
Ревнитель мира, гвардии солдат, –
Благословляю и сады и травы,
Леса и степи… Я привалу рад.
Москва, 1946 г.
Осень
Мне хочется писать стихи
О том, как улицы тихи,
Как, выряженные в закат,
Старают клёны у оград,
И светлы линзы луж литых,
И дно в пластинах золотых,
И городок до самых крыш
Опущен в голубую тишь,
Где, небо постелив на дно,
Бездонно каждое окно
И дремлет тихая заря
В хрустальном кубке октября.
Как бы струясь из-под воды, –
Бесшумны лёгкие сады.
И, зажжены неярким днём,
Кипят огнём и серебром,
Вплывая лопуху под ласт,
Кудрявые кораллы астр.
Пойди туда, где берег прост
И море видно во весь рост.
В библейской простоте песка –
Пространств бездомная тоска,
И каменные лишаи
В копейках рыбьей чешуи.
Там вечный бой и древний зов
Летящих в бездну парусов,
Скитальцев грозная купель –
Могила их и колыбель,
И Млечного Пути покров
Над лёгкой Розою Ветров.
И сердце обожжёт тоской
Безродной вольницы морской,
У мыса Горн кровавый вал
Расколется на зубьях скал,
И дюны Огненной Земли
Тебе покажутся вдали.
Тысячелетний бой – не сон:
Ты – Одиссей, и ты – Язон,
Всех парусов свистящий бег
Тебе знаком, ты – Человек,
Ты всё стерпел, чтоб жить в дому,
Там, где велел ты быть ему.
Пойдём! Твой дом перед тобой –
Оранжевый и голубой,
В осенних, гаснущих огнях,
В проспектах, парках, пристанях,
С листвой по лестницам крутым,
С луной над Рогом Золотым.
1946 г.
***
Розовые свечи на каштанах,
Розовые мальвы на баштанах,
Вечера, наполненные светом
Наших встреч, тревожных и нежданных…
Может, это снова мне приснится:
Звёздный свет, упавший на ресницы,
Холодок зубов и отзыв стоном
Трепетного горла певчей птицы.
И, повитый хмелем ночи чёрной,
Выгиб тела, лёгкий и покорный,
И в зрачках расширенных мерцанье
Жадности, угрюмой и упорной…
Соловьиный месяц, как он долог!
Промелькнули годы, словно сполох,
Но дыханье юности влюблённой
До сих пор осталось в майских долах,
И всю ночь брожу я по левадам,
Будто где-то здесь, за лунным садом,
Сам себя увижу, как бывало,
Мальчиком – в цветах – с тобою рядом.
Ильинское,23 августа 1940 г