ГЛЕБ ПАГИРЕВ
СОБРАТУ
Пусть, поэт, железо строф
прокалится в наших горнах:
люди ждут упругих слов,
нержавеющих, отборных.
Там, где много шелухи,
пламя вряд ли клокотало.
Настоящие стихи тронь —
услышишь звук металла
ЭКЗАМЕН
Я, помню, до войны
учился на рабфаке:
простецкие штаны,
рубашка цвета хаки.
Имел я строгий вид
в своём пальтишке рыжем:
был дочиста побрит
и коротко подстрижен.
Знавал я хлеб и квас,
не ел блинов у тёщи, —
и потому как раз
война далась мне проще.
Так вот, рабфак. Рабфак,
везде он одинаков,
но тот был (это факт)
последний из рабфаков.
И было мне не лень:
от своего завода
я ездил через день
на Сретенку три года.
Военная страда
ещё была в начале,
а мы как раз тогда
последний курс кончали.
Экзамен. Тишина.
Но каждый знал, однако:
слова «Вставай, страна»
касались и рабфака.
Жизнь поджимала нас
в то памятное лето,
и мы сдавали враз
по два, по три предмета.
Мы не могли не знать,
толкаясь в коридоре,
какой экзамен сдать
нам предстояло вскоре.
В ПОГОЖИЙ ДЕНЬ
Здесь голубика, мох да вереск —
убранство северной земли.
Деньку погожему доверясь,
гудят над вереском шмели.
Оставишь всё, закроешь книгу —
и в лес, туда, за поворот.
Идёшь и спелую бруснику
бросаешь пригоршнями в рот.
Полдня проходишь в одиночку
и, вовсе выбившись из сил,
ничком повалишься на кочку:
немалый край околесил.
И вдруг в пяти шагах от дома,
среди привычной тишины
тебе в лицо пахнёт знакомо
забытым запахом войны.
А что, откуда — непонятно.
Пустынно, тихо на тропе,
и так же солнечные пятна
лежат на листьях, на траве.
Вода блестит в канавке ржаво,
пчела снуёт, не устаёт.
А только сердце что-то сжало
и сделать вздоха не даёт…
НА ФРОНТЕ
Она была моей любовью, скромница,
я не успел назвать её женой.
Забуду всё, а это будет помниться
и навсегда останется со мной.
Была погода ветреная, жгучая,
леса стояли исчерна-черны
в тот день, когда мы были волей случая
на жизнь и смерть войной обручены.
Ей жить бы в доме с речкой под окошками,
ромашки собирать на берегу,
а тут она лежала под бомбёжками,
жила в землянках, мёрзла на снегу.
Давно ль мечтала девочка о всаднике
на златогривом сказочном коне?
А тут герой ходил в кирзе и ватнике,
носил трофейный «вальтер» на ремне.
Но мы любили! К лучшему, не к лучшему,—
любовь другой минуты не нашла:
ко мне, худому, чёрному, колючему,
она в бою впервые снизошла.
Не слышал я ни стона, ни рыдания,
когда с разведкой уходил туда.
Встречались мы, как в первое свидание,
а расставались — будто навсегда.
И помнила ли женщина о всадниках,
придя на мой НП, на перевал,
когда её колени в свежих ссадинках
я, по-мужски жалея, целовал!
Нет, вопреки иным расхожим истинам
она других не путала со мной:
я у неё был первым и единственным,
дарованным ей богом и войной.
Нам, в загсе не записанным, не венчанным,
Земля служила ложем, не кровать.
Меня жена ревнует к многим женщинам
и лишь к одной не смеет ревновать.
ЕЛГАВА
Я приехал сюда не туристом, не в гости:
я хожу по земле, где лежат мои кости.
…Наступаем в лесу. Бой вслепую — нет хуже.
Только я поднялся — ранен! В правую, в ту же.
Крови полный сапог. Но ни страха, ни боли.
Самолёт. Город Елгава. Госпиталь в школе.
Раздробивший берцовые кости осколок.
Бесталанный хирург, до войны — стоматолог.
А зубному врачу что нога, что полено:
отхватил он мне ноженьку выше колена.
Не простился я с ней, окровавленной, голой,
схоронили её в общей яме за школой…
Жил я трудно всю жизнь, и в минуту прощанья
я оставлю одно сыновьям — завещанье:
как умру, не расходуйте деньги на свечи,
не нужны мне венки и надгробные речи,
но прошу — схоронить не на тесном погосте,
схороните в земле, где лежат мои кости.
Цитируется по: День поэзии 1983: Сборник/Сост. Л. Куклин, Ю. Скородумов. – Л.О. изд-ва ” Сов. писатель”, 1983. – 376 с.