Григорий Корин (1926 – 2010)
Цитируется по: Корин Григорий Александрович. Люди мои, люди… М., “Советский писатель”, 1962, 104 стр.
С. 5 – 30.
Часть первая
* * *
Самолёты плывут на Ташкент,
Самолёты летят на Москву,
Самолёты уходят в Тайшет,
Самолёты взлетают в Баку.
Я немного у жизни прошу:
Раз в году подними в небеса,
Подари мне однажды маршрут
В этом небе, хоть на два часа.
Где опустишь меня — опусти,
Где забудешь меня — позабудь.
Только дай мне в пространство уйти,
Только дай мне пространства хлебнуть,
Подари неизведанный путь.
* * *
Я улыбаюсь,
Улыбчива грусть,
Ты уезжаешь,
А я остаюсь.
В мире огромном,
Грусти не грусти,
Кому-то
Быть дома,
Кому-то
В пути,
Кому-то
Быть первым,
Кому-то
Вторым.
По рельсам —
По нервам
Уходишь моим.
Мне б ездить и ездить,
Смотреть и смотреть,
Стать точкой в созвездье
И дальше лететь.
Но в мире огромном,
Грусти не грусти,
Кому-то
Быть дома,
Кому-то
В пути.
ОПОВЕЩАЮЩИЙ
Ни бегуном я не был,
Ни атлетом,
И до сих пор
Понять я не могу —
По признакам каким,
Каким приметам
Я стал
Оповещающим в полку.
Была на мне
Тяжёлая нагрузка,
И, отходя со всем полком
Ко сну,
Ворочался я
На постели узкой —
Тревога снилась,
Только прикорну.
И уж конечно
Не давал я маху —
По первому сигналу
«Боевой»
Я прыгал в сапоги,
Влетал в рубаху,
Я вскидывал фонарь
Над головой.
Врывался с шумом
В спящие бараки,
С усталых,
Сном прибитых наповал
Штурмовиков,
Вернувшихся с атаки,
Я одеяла
На бегу срывал.
И в путь обратный,
По пустым баракам,
Чертя лучом
По нарам и земле,
Дневальному
Докладывал я знаком,
Махал рукой
И пропадал во мгле.
Нельзя мне было
И секунды мешкать —
Полк уходил,
Он умолкал вдали,
Меж ним и мной
Лежал во тьме кромешной
В размытой глине
Километр земли.
И не успев
Ремень продёрнуть в бляху,
Не видя ничего
Перед собой,
Не чуя ног,
Бежал, бежал под страхом —
Не опоздать
К поверке боевой.
Я в самолёт
Влезал полуодетый,
Усаживался лётчик
За штурвал.
Оповещала вылет наш ракета,
А я пока
Блаженно засыпал…
НОВОРОССИЙСКИЙ ВОКЗАЛ, 1943 г.
Сорок пульманов с пломбами
На вокзале ночном.
Сорок пульманов с бомбами
Заметает дождём.
Мы лежим под вагонами –
Караул из двоих.
Под молчащими тоннами
Ждём диверсий ночных.
Сорок пульманов с пломбами
И собачья пора…
Сорок пульманов с пломбами
В ночь взорвали вчера.
Автоматы заряжены.
Он – устал,
Я – устал.
Чуть отстанешь – и кажется,
Шевельнулся состав.
Папиросы потушены
Подвагонным дождём.
Мы по шпалам разрушенным
Друг за другом ползём.
БРИТВА
Шла первая
Солдатская побудка,
А я проспал,
Укрывшись с головой.
Разбуженный,
Докладывал кому-то,
Что я и есть
Прибывший рядовой.
Меня всего
Оглядывал дотошно
Колючими глазами старшина.
Он говорил.
Я подтверждал:
«Так точно!»
А «точно» что,
Не разобрал со сна.
Кряхтел народ,
Накручивал портянки.
Я шёл к столу,
Я выполнял приказ,
Перед осколком
Зеркала в землянке
Держал я бритву в жизни
Первый раз.
Я щёки мылил
Водянистой пеной,
Рукою трогал
Под губой пушок,
В шестнадцать лет,
Став на войне военным,
Лицо я резал
Вдоль и поперёк.
Пушок был цел,
Лишь кровью перемаран.
Суровы были люди,
Но добры —
Посмеивались надо мной
На нарах
И предлагали всё-таки добрить.
Но, лезвие
Из рук не выпуская,
Своей солдатской честью дорожа,
Добрился сам.
И, с бритвы кровь смывая,
До блеска
Протирая край ножа,
Я вглядывался
В отблески стальные,
В зеркальный,
Полированный металл,
И в нём,
Всё отражающем,
Впервые
Своё лицо мужчины увидал.
В МАТРОССКОМ КЛУБЕ
Хлопали.
Топали.
Клуб матросский
Гудел в Севастополе,
Клуб матросский встречал
Писателей,
А писатели —
Читателей.
Привезённый из Ялты,
Я повис над матросским гвалтом.
Я стоял, хлопками затравленный,
Писателем вдруг объявленный.
Никаким я не был писателем,
Ни издателем,
И — на тебе!
Хлопали.
Топали.
Клуб матросский
Гудел в Севастополе.
Ох, и тряс меня зал у рампы —
Залп хлопков,
Беспощадные залпы.
Я смотрел на гремящие руки,
Я смотрел на матросские брюки,
На распахнутые бушлаты,
Я ждал молчаливой расплаты.
– Хватит, – крикнул я клубу, –
Хватит!
Тут ошибка,
Я
Не писатель.
Я летал над Севастополем,
Когда эрликоны хлопали,
Когда возле Минной гавани
Дали с неба мы немцам плаванья. –
Я прочёл двенадцать строчек
Без запятых и точек.
Хлопали.
Топали.
Клуб матросский
Гудел в Севастополе.
И я понял –
Не обязательно
Быть в матросском клубе
Писателем.
ОБЩЕЖИТИЕ
Дверь была открыта настежь,
Дверь открыта на мороз.
Я услышал сзади:
– Настя,
Агитатор-то хорош.
Я услышал сзади гомон,
Впереди услышал свист,
Самого себя не помня,
Я вошёл,
Пропагандист.
Грохотало общежитье,
И, притиснутый к столу,
Через головы я видел,
Что творилось на полу, –
Поллитровки на матрацах,
Чья-то шапка и ремень.
Было страшно.
Было ясно,
Чем кончался долгий день.
Я сказал,
Чтоб было тише,
Я сказал,
Зачем пришёл,
Я свалил четыре книжки
И одну тетрадь на стол.
Мне кивнули нагловато
На открытое крыльцо.
Лет семнадцати девчата
Хохотали мне в лицо.
За окном светилась стройка,
Только кончилась война.
Было тяжко.
Было горько.
И не их была вина.
ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР
Блузки в дырах,
В дырах платья,
И матрац,
И простыня.
С незастеленных кроватей
Зло смотрели на меня:
Кто дымил
Своей цигаркой,
Кто сухарь,
Закрывшись, грыз,
Кто о доле пел цыганской
И плевался
Сверху вниз.
Без ухмылки,
Без зазренья
Сел отъявленный актив,
Заголив свои колени,
Будто локти заголив.
— Ну, давай-ка, агитатор!
— Что глядишь на подолы? –
Загалдели все кровати,
Стены,
Окна
И углы.
Я хотел им крикнуть:
«Шлюхи!»,
Но осЁкся и смолчал —
Бич военной голодухи
Колобродил их, качал.
Я не слушал перебранки,
Ничего не говорил —
Я читал о сердце Данко,
О старухе Изергиль.
Я читал
Как можно громче,
Чтобы слышали везде.
Я боялся чтенье кончить,
С ними быть наедине.
Я читал без передышки.
Третий час читал подряд.
Я ловил на тонкой книжке
Чей-то отдалённый взгляд.
Чью-то робость,
Чью-то смуту
Слали стены и углы.
В плотном дыме самокруток
Опускались подолы.
Я читал о сердце Данко,
О старухе Изергиль
И, глотнув воды из банки,
Слов своих не говорил…
* * *
Ни одной пробоины
На стене.
Ни одной стены,
Почерневшей в огне.
Лестницей с Волги
К зданьям бежит
Гранит и мрамор,
Мрамор, гранит.
Сверкает пристань,
Гудит вокзал.
Человек не верит
Своим глазам.
Человек не верит
Цветам, траве,
Шумящей над головой
Листве.
Проводам над домами,
Мечтам антенн.
Человек идёт
Вдоль высоких стен.
И ничто не напомнит
О том,
Что он знал:
Ни высокая пристань,
Ни бетонный вокзал,
Ни асфальт под ногами,
Ни земля у реки, –
Только деревяшка
Левой ноги.
НА ПЛОЩАДИ ПАВШИХ
Волга.
Четыре утра.
Нам давно улечься пора.
Мы у борта стоим.
Молчим.
Только дым:
Папиросный дым
И махорочный дым.
Над Волгой —
Ветер волглый,
Дождя распад, —
Волгоград!
Побросали чемоданы.
Кошёлки,
По сходням с Волги
Валят, валят.
Мужики из Солотчи,
Бабы из Вольска,
Учителя,
Рабочие…
Темно и скользко.
Лестницы, лестницы…
Мраморная башня.
Дождь плещется
На Площади Павших.
На Площадь Павших
Идут, идут,
Торопится люд, —
Остановка тридцать минут.
Баба крестится на звезду
В шестьдесят втором году.
Курит солдат —
За одной одну.
Дым —
В тишину,
Дым —
В тишину.
С Волги
Ветер волглый,
Дождя распад,—
Волгоград,
Семнадцать лет после войны.
Пристань,
Не разрывай тишины.
Дай постоять,
Дай помолчать,
За город над Волгой
Векам отвечать.
ВДОВЫ
Атласные ленты
В их косах цвели…
Атласные ленты
На мрамор легли.
Атласные ленты
В цветочных кругах.
Атласные ленты
В надгробных венках.
Европа и Азия
Смотрят с венков,
Европа и Азия
Смотрят на вдов.
За раною рана —
Строка за строкой —
Латынью чеканной.
Арабской дугой.
Прочесть их не могут
Вдовы солдат.
Спутал буквы и слоги
Военный набат.
Алфавит иностранный
Забыли они
На военных заданьях,
В котлованах страны.
Солдатские вдовы
В мужских пиджаках.
След победы и крови
В неулыбах-очах.
Над землёю — громадой
День светлей и светлей…
Из земли Волгограда
Не поднять им мужей…
И ни слёз.
И ни вскрика.
Постояли…
Ушли…
Этот город великий
Они возвели.
Я глотаю чужие
Слова,
Словно крик.
Мир, спасённый Россией
К Волгограду приник.
* * *
Всё ближе птица к человеку,
Всё больше чувствует его.
Я видел:
Чайки ищут реку
У перерытых берегов.
Должно быть, есть у них наитье —
За рядом ряд,
И к ряду ряд,
К надволжским крыльям-перекрытьям
Летят от Каспия,
Летят.
Откуда знать им —
Море будет.
А вот же знают.
И летят,
И, как взволнованные люди,
С опор бетонных
Вдаль глядят…
* * *
Я связан с ветром,
Связан с облаками.
Они моими
Властвуют руками.
О, как они
Охотились за мною,
О, как они
Толпились надо мною, —
От Гудауты
До конца Европы
Они со мной
Братались по окопам.
Дождь ветровой
В мои пробился плечи.
Давно меня
Исправно доктор лечит.
Под горным солнцем,
В процедурной келье,
Дождь тыщевёрстый
Ловят в моём теле.
И каждый раз
Хотят извлечь при свете
В моих костях
Заблудший старый ветер.
Спасибо вам.
Мне хорошо под лампой,
Под световой
Баюкающей лапой.
Я выхожу
Из кельи процедурной.
Спасибо, день,
Спасибо, час лазурный.
Но только небо
Потемнеет с краю,
Уже окопный дождь
В моих костях шныряет.
И я лежу,
И чувствую руками –
Я связан с ветром,
Связан с облаками.