Владислав Занадворов. Стихотворения

ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ

Цитируется по: “СОВЕТСКИЕ ПОЭТЫ, ПАВШИЕ НА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ”, Л.О. изд-ва “Советский писатель”, 1965 г., 748 стр.

Владислав Леонидович Занадворов родился в 1914 году в Пер­ми. В 1929 году он окончил в Свердловске среднюю школу-восьми­летку с геологоразведочным уклоном и поступил в геологоразве­дочный техникум. «С 1930 года, — говорится в автобиографии поэта, написанной в 1939 году, — я начал странствовать самостоятельно — в геологических партиях, в экспедициях. Это были годы первой пяти­летки, когда нас — подростков — властно влекла к себе жизнь, и нам, конечно, не сиделось дома. Потрёпанные учебники были заки­нуты в угол, на ноги обуты походные сапоги, и ветер скитаний обжигал щёки».

Не окончив техникума, Занадворов уехал в Ленинград, где ра­ботал в геологоразведочном тресте. В 1933—1934 годах он побывал в экспедициях на Кольском полуострове, на Крайнем Севере, за Полярным кругом, в Казахстане.

В 1935 году Занадворов поступил на геологический факультет Свердловского университета, затем перевёлся в Пермь, где в 1940 го­ду, окончил университет с отличием и правом поступления в аспи­рантуру при Геологической академии. Но Занадворов остаётся геологом-практиком и уезжает на работу в город Верх-Нейвинск. Увле­каясь геологией, Занадворов одновременно пишет стихи и прозу. В 1932 году в Свердловском журнале «Штурм» впервые были напе­чатаны его стихи из цикла «Кизел» и поэма «Путь инженера». В 30-е годы Занадворов входил в литературную группу «Резец», его стихи печатались в журнале того же названия, в альманахах «Уральский современник» и «Прикамье». В 1936 году отдельной книгой для юно­шества вышла повесть Занадворова «Медная гора». Первый сборник стихотворений «Простор» увидел свет в 1941 году в Перми.

В феврале 1942 года Занадворов был призван в ряды Советской Армии. Он был участником великой битвы на Волге и погиб герой­ской смертью в ноябрьских боях 1942 года.
Посмертно в 1946 году вышел сборник Занадворова «Предан­ность», подготовка которого была начата ещё при жизни поэта, в 1941 году. В 1945 году был выпущен сборник «Походные огни», в 1953 году вышли «Избранные стихи и рассказы», в 1954 году — книга «Ветер мужества».

РОДИНА

Вот она — лесная родина:
Над рекой падучая гроза,
Наливная чёрная смородина,
Чёрная, как девичьи глаза.

А в лесах, за горными вершинами,
Травы стынут в утренней росе,
И березы с лопнувшими жилами
Падают, подвластные грозе.

И навек пленённая просторами,
Выбегает узкая тропа.
Дальнее село за косогорами,
В воздухе повисли ястреба.

И потайно за густыми травами
Сказывали парням молодым,
Как по Волге с Емельяном плавали,
Жили с атаманом Золотым.

Над крестами, над моими предками,
Над крутыми строками стиха
Снова машет огненными ветками
Дикая заречная ольха.

И хоть сколько бы дорог ни пройдено,
Ни отмерено далёких верст
Хлебом-солью повстречает родина,
Улыбнётся тысячами звёзд.

А меж гор, что с тучами обвенчаны,
Кама силу пробует свою.
Я ни друга, ни отца, ни женщины
Не любил, как родину мою.

1936

***
Я искал тебя у вод падучих
На далёкой родине ветров,
У гнездящихся на снежных кручах
Белокрылых северных бродов.

Узнавал я по примятым травам,
По следам, оставленным в росе,
По каким тяжёлым переправам
Ты прошла в девической красе.

И кочевника с оленьим стадом
В полдень настигал я на тропе,
С ним делился крепким самосадом,
Спрашивал всю правду о тебе.

И скитался вновь, чтоб тем же летом,
В горе, в одиночестве, в тоске,
Рядом с маленьким девичьим следом
След мужской увидеть на песке;

Чтобы за полночь простой охотник,
На медведя ладя самострел,
О тебе сказал бы неохотно,
На меня б спокойно посмотрел;

Чтоб я понял ночью равнодушной,
Как дымятся горы впереди,
Что тебя разыскивать не нужно,
Если ты стучишь в моей груди!

1937

ЩИТ

Мы щит нашли на поле Куликовом
Среди травы, в песке заросших ям.
Он медью почерневшей был окован
И саблями изрублен по краям.

Безвестный ратник здесь расстался с жизнью,
Подмят в бою татарским скакуном,
Но всё же грудь истерзанной отчизны
Прикрыл он верным дедовским щитом.

И перед ним в молчании глубоком
Мы опустили шапки до земли,
Как будто к отдаленнейшим истокам
Могучего потока подошли.

…Что станет думать дальний наш потомок
И чем его наполнится душа,
Когда штыка трёхгранного обломок
Отыщет он в курганах Сиваша?

***
Всё было таким особым
Той сказочной дикой весной —
И бег ручьёв по сугробам,
И солнечный свет сквозной.

В предчувствии близкого лета
Черёмухи пышно цвели,
Их ветви под тяжестью цвета
Сгибались до самой земли.

Одна лишь под солнцем весенним
Стояла суха и грустна,
И белым безумным цветеньем
Совсем не блистала она.

Она в полуночную темень
Ветвями стучала в окно,
В ответ под ударами теми
Слегка дребезжало оно.

И я выходил, босоногий,
Из комнатной духоты
И видел: бежали дороги
Под светом неверной звезды.

Пустынная полночь! А где-то
В песках Каракумов, в пыли,
Пылало в сто градусов лето,
Но люди Турксиб вели.

Земля на заре дымилась,
Гудели в ночи трактора,
Сезонникам ражим на милость
Сдавалась Магнит-гора.

Трубила на севере битва,
Входили во льды суда,
И было до слёз обидно,
Что им не зайти сюда.

Любя, ненавидя и мучась,
И бредя во сне высотой,
Я понял печальную участь
Завядшей черёмухи той.

Её не касалось веток
Паденье вечерних рос,
И рядом с черёмухой этой
И я, задыхаясь, рос.

А там, за окном, коростели
Сходили с ума в ночи,
Просторы земли синели,
К озёрам неслись ручьи.

Весь мир я увидел воочью —
Он звал на сотни ладов,
Такой незабвенной ночью
Покинул я отчий кров.

Рубашка, тужурка, ботинки
Немудрое барахло!
И вдаль уводили тропинки,
Чтоб сердце назад не влекло,

Чтоб Родину видеть и всюду
Встречать мне родные края…
Тебя никогда не забуду,
Подруга лесная моя.

Но как-то я сверстника встретил.
Сказал он, слезая с седла:
«На том незабвенном рассвете
Черёмуха вдруг зацвела».

1940

ПОХОДНЫЙ РЮКЗАК

Над моею кроватью
        все годы висит неизменно
Побуревший на солнце,
        потёртый походный рюкзак,
В нём хранятся консервы,
        одежды запасная смена,
В боковом отделеньи —
        завёрнутый в кальку табак.
Может, завтрашней ночью
        прибудет приказ управленья
И, с тобой не простившись,
        рюкзак я поспешно сниму…
От ночлега к ночлегу
        лишь только дорога оленья
Да в мерцании сполохов
        берег, бегущий во тьму.
Мы изведали в жизни
        так много бессрочных прощаний,
Что умеем разлуку
        с улыбкой спокойной встречать,
Но ни разу тебе
        не писал я своих завещаний,
Да, по совести,
        что я сумел бы тебе завещать?
Разве только, чтоб рукопись
        бережно спрятала в ящик
И прикрыла газетой
        неоконченный лист чертежа,
Да, меня вспоминая,
        склонялась над мальчиком спящим,
И отцом бы, и матерью
        сразу для сына служа.
Но я знаю тебя, —
        ты и рукопись бережно спрячешь,
От людей посторонних
        прикроешь ревниво чертёж,
И, письма дожидаясь,
        украдкой над сыном поплачешь,
Раз по десять, босая,
        ты за ночь к нему подойдёшь.
В беспрерывных походах
        нам легче шагать под метелью,
Коль на горных вершинах
        огни путевые видны,
А рюкзак для того
        и висит у меня над постелью,
Чтобы сын в своё время
        убрал бы его со стены.

.

ЖАЖДА

Среди песков нам третий вечер
Сводило судорогой рты,
И третий день меха овечьи
На солнце сохли без воды.

Мы губы, чёрные от жажды,
Не в силах были приоткрыть,
А в душном зное с часом каждым
У лошадей стихала прыть.

Уже и сердце забывало
Стучать о выжженную грудь,
Какая сила диктовала
Нам этот мужественный путь!

Но в этот миг в седле высоком
Привставши из последних сил,
Наш проводник трахомным оком
За взлётом беркута следил.

А там, за дымкою, лежали
В дремоте низкие холмы, —
И наши кони задрожали,
И в сёдлах вытянулись мы.

И как певучий голос девы,
Среди палящей тишины
Ручья прохладные напевы
Нам были явственно слышны.

Как безраздельно полюбили
Мы детский строй его речей,
Мы только пили, пили, пили,
Боясь, что высохнет ручей.

А он в песке лишь разливался,
На солнце только студенел,
Но чем я больше напивался,
Тем всё сильнее пить хотел.

Потом арыками покрыли
Мы эти мёртвые бугры,
Мы ночью скважины бурили,
А днём сдыхали от жары.

Остались трое в пекле ада,
Под солнцем коротая дни;
Мы схоронили их как надо,
В шурфах, что вырыли они.

Но мощной жаждой ожиданья
Прониклось наше бытие,
А жалкой смерти притязания
Лишь служат почвой для неё!

С тех пор, как верная подруга,
Мне жажда спутницей была,
Меня кружила, словно вьюга,
По тропкам севера вела.

Она со мной одежду шила,
Под лыжи подбивала мех,
И с кем она сильней дружила,
Те проходили дальше всех.

И, сразу же в седом просторе
Теряясь точкой, сквозь пургу,
Спешили в тишь аудиторий,
Собак меняя на ходу,

Ещё в снегах костры дымились,
А мы в смешных мешках своих
За парты низкие садились
И трудно горбились на них.

Мы спотыкались, шли наощупь,
Блуждали в книгах, как в тайге,
И лампы жгли глубокой ночью,
И спали, сжав тетрадь в руке.

Пред нами, как с вершины птичьей
Всё видно, что б ни оглядел,
Открылся мир во всём величьи
Ещё не завершённых дел.

Он звал нас, ясный и влекущий,
Он был податлив, как руда,
Расцвет предчувствуя грядущий
В дыханьи нашего труда.

И жажда снова нас бросала
В водоворот его крутой,
Пока что, влажная, не стала
И нашей жизнью, и судьбой.

И мне тот день других дороже,
Что завтра должен наступить,
И с каждым днём, чем дольше прожил,
Тем всё сильней хочу я жить.

МОЙ ГОРОД

Я знал тебя, город, в мерцании сварок,
В кольце голубом автогенных лучей,
Входил ты, как юность, порывист и жарок,
В разгул сумасшедших метельных ночей.

В грязи котлованов, в лесах новостроек
Мужали и крепли мы вместе с тобой.
Ещё не доделан, ещё не устроен,
Ты был уже завтрашней нашей судьбой.

Я знал тебя, город, в дни празднеств народных:
Гирляндой огней ты из мрака возник —
В кипении танцев и песен свободных
Асфальтовых улиц раскрытый дневник.

Разлёт площадей и движенье кварталов
Как будто сошли со страниц чертежа,
Казалось, что радуг стоцветье вобрала
Твоя озарённая светом душа.

Я знал, что военная форма, мой город,
Мой каменный сверстник, придётся к лицу:
Таким ты по-новому близок и дорог,
Как мужеству — сила, как слава — бойцу.

Без жеста ненужного, твёрд и спокоен,
Ты каждую полночь уходишь во мрак,
Встаёшь на рассвете подтянут, как воин,
Как будто кварталы сжимаешь в кулак.

На улицах гулких в туманном пространстве
Сверкают винтовки твоих сыновей,
И каждый уносит в брезентовом ранце
Частицу любви беспредельной твоей.

И снова — с работой стахановской дружен —
В привычной спецовке встаёшь ты к станку,
Удар за ударом куёшь ты оружье,
Всё глубже копаешь могилу врагу!

1941

КУСОК РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Кусок земли, он весь пропитан кровью.
Почернел от дыма плотный мёрзлый снег.
Даже и привыкший к многословью,
Здесь к молчанью привыкает человек.

Впереди лежат пологие высоты,
А внизу — упавший на колени лес.
Лбы нахмурив, вражеские дзоты
Встали, словно ночь, наперерез.

Смятый бруствер. Развороченное ложе.
Угол блиндажа. Снаряды всех смели.
Здесь плясала смерть, но нам всего дороже
Окровавленный кусок чужой земли.

Шаг за шагом ровно три недели
Мы вползали вверх, не знавшие преград.
Даже мёртвые покинуть не хотели
Этот молньей опалённый ад.

Пусть любой ценой, но только бы добраться,
Хоть буравя снег, но только б доползти,
Чтоб в молчаньи страшно и жестоко драться,
Всё, как есть, сметая на своём пути.

Под огнём навесным задержалась рота,
Но товарищ вырвался вперёд. ..
Грудью пал на амбразуру дота —
Сразу кровью захлебнулся пулемёт!

Мы забыли всё… Мы бились беспощадно.
Мы на лезвиях штыков наш гнев несли,
Не жалея жизни, чтобы взять обратно
Развороченный кусок родной земли.

1941—1942

РОДНОЕ

В траве по колено леса
И стежки, родные для взора,
И чистые, словно слеза,
За жёлтым обрывом озёра.

И кажется, дремлют они
В суровые, трудные дни
С вечерней зари до рассвета…
По-новому смотришь на это.

И юности вечной родник,
Тропа босоногого детства!
Посмотришь — сливаются в миг
Удары винтовки и сердца.

1941—1942

ВОЙНА

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит своё выраженье.
Это — изо дня в день лишь блиндажный песок
Да слепящие вспышки ночного обстрела;
Это — боль головная, что ломит висок;
Это — юность; моя, что в окопах истлела;
Это — грязных, разбитых дорог колеи;
Бесприютные звёзды окопных ночевок;
Это — кровью омытые письма мои,
Что написаны криво на ложе винтовок;
Это — в жизни короткой последний рассвет
Над изрытой землёй. И лишь как завершенье
Под разрывы снарядов, при вспышках гранат
Беззаветная гибель на поле сраженья.

1942

ПАМЯТЬ

Когда и в жилах стынет кровь,
Я грелся памятью одной.
Твоя незримая любовь
Всегда была со мной.

В сырой тоске окопных дней,
В палящем, огненном аду
Я клялся памятью моей,
Что я назад приду.

Хотя б на сломанных ногах,
На четвереньках приползу.
Я в окровавленных руках
Свою любовь несу.

Как бьётся сердце горячо,
Летя стремительно на бой!
Я чувствую твоё плечо,
Как будто ты со мной.

Пусть: сомневается другой,
А я скажу в последний час,
Что в мире силы нет такой,
Чтоб разлучила нас!

1942

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Стихи, русская поэзия, советская поэзия, биографии поэтов
Добавить комментарий