Евгений Шадров (Игорь Нерцев).
Вихревые токи (продолжение)
Начало опубликовано здесь
Цитируется по: Метроном Аптекарского острова. 4/2005, Альманах. Санкт-Петербург, Издательство СПбГЭТУ “ЛЭТИ”, 2005.
Красота иконы в том, что сухость рисунка сочетается в ней с сочностью живописи. Это противоречие, без которого не бывает великого искусства. В каждом шедевре обязательно присутствует напряжённость, невыносимость, т. е. какое-то прекрасное противоречие. Если в произведении — одна только прекрасная гармония, оно уже спокойное, холодное, оно уже на полпути к декоративному искусству — от подлинного, к которому принадлежит лишь внешне, по жанру.
Лев Толстой не был счастлив. Несмотря на все муки совести и самоистязание, он не сумел полюбить никого и ничего больше, чем (тайно!) самого себя. Такова судьба всех биологически чрезмерных натур. Непреодолимая любовь к себе. Мы не называем это чувство высоким.
Хорошо сказал Стендаль о Талейране: «Нельзя служить, одновременно думая о благе правящих и управляемых, воображать, что интересы пастуха и интересы баранов совпадают».
Собака уползает умирать в одиночестве, стыдится своей слабости и жалкости, а люди любят размазывать свои несчастья на виду у всех, идут подыхать на площадь.
Объективность и субъективность художника. Бенедикт Лившиц, идеолог футуристов и друг Маяковского, много лет спустя назвал себя профессиональным литературным неудачником. Его огорчало и удивляло, почему он, понимая сложнейшие события, глубоко проникая в мир тончайших человеческих отношений, обладая изысканной наблюдательностью, всё же не смог написать ничего значительного. Он ужасно страдал и честно завидовал. Представляется, причина его неудач в том, что он переоценивал значение объективного знания и недопонимал решающего значения для художника субъективного знания. С его складом ума ему надо было пытаться стать учёным, а не писателем. Всех людей такого типа заедал анализ. Им интереснее анатомировать цветок, чем создавать его. Сущность художника не в гениальной объективности, а в гениальной субъективности. Представим себе три книги: о судьбе крестьянина, кормильца страны; о судьбе учёного, создающего будущее; о судьбе молодой женщины творческой профессии. Если это настоящие книги, то при чтении первой нам будет казаться, что нет ничего значительнее жизни крестьянского рода, а всё остальное — мелко, суетно, производно по отношению к этому — самому коренному, самому главному в жизни. При чтении второй книги судьба и страсть учёного нам будут казаться единственно стоящими, единственно достойными человеческого звания, а все остальные образы жизни покажутся застойными, пошлыми, ленивыми, повторяющими многовековую рутину. И будешь уверен, что только учёные меняют лик земли и наполняют смыслом и движением жизнь человечества, делают её непрерывно изменяющейся. И разве не покажется судьба героини третьей книги самой прекрасной, разве не околдует нас её трагизм и очарование. Редкая, ослепительная вспышка, в каких только и раскрывается величие человеческого духа, вечная красота женственности. Такова сила искусства. Оно заставляет нас верить в субъективные истины (страсти), и тем самым делает нас людьми. А в объективные истины верят машины, это их религия.
Интуитивное доказательство утверждения Эйнштейна, что Бог находится в 5-м измерении. Мы можем себе представить нечто на одну ступень (измерение) сложнее известной нам формы, но на две — никак. Лучшие математики с усилием могут представить себе 4-мерное пространство, но 5-мерное — невозможно. Поэтому, например, научно-фантастические романы о близком будущем могут быть пророчески правдивы, о дальнем же — всегда идиотски глупы.
Самые коренные черты национального характера раскрываются в обыкновеннейшем, в отличие от черт индивидуального характера (каждый в своем масштабе). Поэтому Пушкин — величайший русский писатель, а «Евгений Онегин» — его главнейшая вещь. Уже не в первый раз честное размышление наталкивает на мысль, что коренные черты русского характера полнее, неизменнеее, пленительнее раскрываются в женщине. Хотя — и в редкой женщине, отнюдь не в типической «бабе», жене, матери. В этих категориях всё примерно похоже на другие народы.
Сюжет драмы наших дней. Молодой человек, разрывающийся между стремлениями жить честно и жить хорошо. Можно сказать, только это сейчас и видишь со всех сторон. Вот человек получил какое-то образование и начинает работать. Сначала он полон стремления работать честно, выполнять свою работу полностью и точно. Первое, что коробит — это, как правило, хамоватое обращение начальства. Второе — несправедливость в оплате, льготах, продвижении. Те, кто бездельничает или едет на чужом горбу, оказываются в лучших условиях, потому что интригуют, а это молодому человеку с непривычки противно. Обида становится невыносимой, когда сверстники, вчерашние друзья начинают преуспевать на скользком пути. Получается, ты честен, поэтому живёшь хуже других. А «другие» нагло прикрываются лозунгами, а начальство мелко мстит невыдачей отпуска, невыплатой за лучшую работу, задержкой в повышении. И крупный человек идёт на крупные преступления. Он попадает в компанию дельцов, и благодаря удальству русского характера и фактически бескорыстно, совершает такие махинации, что даже у опытных жуликов кружится голова. Они хвалят его, но всё время не доверяют ему, чувствуя его честную основу. Дальше может быть гибель героя, тюрьма или его выход собственными силами на честный путь, тут надо подумать: «Что хотел сказать автор своим художественным произведением?». Во всяком случае, грозу, гром и молнию в душе принесёт прекрасная женщина. Её путь долго идёт параллельно, не переплетаясь. Ей даже труднее от «пороков века», но она по-другому реагирует, делает другие выводы, владеет даром затронуть совесть погрязших. Поэтому их «роман» может даже и не получиться, но значение их знания друг о друге — огромно.
Истина не способна дать человеку и сотой доли той радости, какую даёт вера… В этом — корень различия между наукой и искусством. Недаром достижения науки временны, а достижения искусства — вечны. Человек, избравший своим уделом исключительно служение истине, превращается в простое орудие познания материей самой себя. /…/ Многие педанты-математики и педанты-социологи совершили большие открытия, но они были людьми убогой души и механического сердца. Вспомнить только учёных-расистов и учёных, работавших в области средств уничтожения. Впрочем, примеры можно найти и ближе. В то же время, чистая вера — это пассивность, состояние прострации. Чтобы создать что-то истинное в искусстве, надо осмыслить крупнейшие истины. При этом с верой в душе. Жизнь настоящего человека — это приливы и отливы высокого страдания между верой и истиной в их вечнодвижущем несоответствии. (Опять же — «Гамлет»).
Ум и животная цепкость. Нас как-то поразила неудача нашей борьбы с двумя дураками, хотя мы делали тонкие, умнейшие, прямо-таки неотразимые ходы. Между тем, ничего поразительного нет, просто открылась ещё одна истина. Можно быть не умным и не хитрым, и всё же преуспевать, если есть нахрап и нет стыда. Весь фокус в непрерывности долбления в одну точку. Наши умности уже забылись, отзвучали, а те двое продолжали барахтаться, как угодно, лишь бы не останавливаться, и выбрались на поверхность. Отсюда выводы: 1) «Делая — делай!». 2) И вдруг вспоминается глубочайшее замечание Моэма, что все выдающиеся политические деятели, которых он видел, были, к его удивлению, зауряднейшими, посредственными людьми. Несомненно, процент мастеров своего дела среди царей не больше, чем среди сапожников. Благодаря невероятной, сверхъестественной цепкости, нахрапу и отсутствию стыда многие дураки и посредственности вылезали и будут вылезать во власть, делаться министрами, начальниками и директорами.
Бессловесность народа, неверие в справедливость и убеждение, что всякая попытка возразить окончится жестокой расправой. Равнодушие к жертвам несправедливости, какая-то удивительная недоразвитость. Кто послабее — дитя, кто сильнее — зверь. Кто «зверь», тот срывает злобу на своих же, на тех, кто «дитя». Пассивность в ответ на все призывы. Монументы исчезли, но тень от них осталась.
Характер раскрывается на грани между возможным и невозможным для данного человека. Если человек таков, что он явно устоит против некоторого искушения — это видеть неинтересно; если наверняка не устоит — это тоже смотрится «со стороны», не втягивает в волнение. Интересны и вовлекают в переживание лишь моменты попадания героя на грань между возможным для него и невозможным. Это азартно, — когда, будто бы зная человека, мы вдруг не можем решить, к какой из противоположностей он примкнёт. Решение, которое принимает человек, даёт нам более истинное представление о его характере, т. е. о соотношении в человеке «количества добра и зла». Каждое новое решение приближает нас к полному знанию о характере. Настоящая драматургия состоит из одних только таких моментов, без всякого «разбавителя». Таков Шекспир. Подтверждаются замечания Аристотеля и Сомерсета Моэма о том, что «обыкновенные люди» — это золото драматургии. И великих людей можно раскрыть только в обыкновенности, в человеческой «нормальности» их затруднительных положений. Например, «Жаворонок» Ануйя.
Из статьи по кибернетике: «Теория стратегических игр, т. е. теория конфликтных ситуаций, в которых обе стороны ищут взаимоисключающие, наивыгоднейшие для себя решения». В который раз поражает универсальность понятий кибернетики, с помощью которых можно кратчайшим образом описать сложнейшие явления искусства.
Из газетной статьи: «В творчестве детей выразительность невозможна без гротеска». А возможна ли вообще выразительность без некоторого рода гротеска? Гротеск — это не только сатира; прекрасный образ — тоже гротеск, можно сказать, благородный.
Из семени самого прекрасного яблока вырастает дичок. Таким образом, культурные сорта как бы не существуют: столетие за столетием приходится прививать качества сорта каждому новому деревцу. И в то же время мы только с культурными сортами и знакомы, только по ним и знаем, что такое настоящие яблоки. Вот вам и фикция! Так и с человеческой культурой. Каждый ребёнок — дичок, и дети величайшего гения без воспитания остались бы мычащими дикарями. Человеческая культура эфемерна, но только по ней мы и судим о человеке. Так и с искусством. Его зрелые, прекрасные плоды — реальнее реальности.
Сомерсет Моэм. Сущность его своеобразнейшего таланта состоит в том, что, обладая сверхъестественной наблюдательностью, он ухитрился не приобрести собственных убеждений, или так умело прячет их, что может передавать чужие в чистом виде, не окрашивая их собой. Поэтому у него так широк диапазон разнообразия людей. Оттого, что он абсолютно «равночувственен» к добрым и злым, интерес весь переносится на само добро и зло, т. е. на то, что выявляет характеры, а это немаловажно. Он совершенно «не болеет» за своих положительных, да их и нет, а есть живые люди — объекты его познания. Он обладает хладнокровием профессионального фоторепортёра, который деловито снимает прыгающих из горящего небоскреба людей. Но, оценивая и отдавая должное поучительнейшим (в смысле полного отсутствия перста) произведениям Моэма, я тем определённее ощущаю себя сторонником другого типа писателей — с героями, высоко поднимающимися над средневозможностью, над средним уровнем человеческой слабости. Меня очень интересуют причины, формирующие из обыкновенного младенца — необыкновенного человека, а также разница в реакции обыкновенных и необыкновенных людей на одни и те же события или обстоятельства. В разные времена — разный интерес читающей публики к писателю — «объективному рассказчику» и писателю — «властителю дум».
Пока что записываю, чтоб только не мучали мысли. Ещё ни разу не перечитывал записанное, и не тянет.
Главным признаком культуры человека является проявление способности к созданию художественного образа или совершению научно-технического открытия. Эта способность — первокультура, или собственно культура. Энциклопедическая же образованность сама по себе является вторичной культурой, или культурностью.
Сценарий сравнительно с пьесой — беспризорен и беззащитен. Пьесу или канонизирует публикация, или автор сохраняет своё лицо, доводя пьесу с творческими работниками театра, заинтересованного в успехе пьесы. В сценарий же масса инстанций может влезать с сапогами, причем они в успехе не заинтересованы, творческими не являются, за провал не отвечают и заняты лишь навязываньем другим своих навязчивых идей. Нынешние руководители культуры Сиволобов, Косолапое, Колобашкин и Вася Захарченко «кое в чём» отстают от Луначарского. Кинофильм — это незаконнорожденное дитя, прижитое гулящей девкой Киностудией неизвестно от кого. Надо обладать волей Эйзенштейна, энергией Чухрая, или одержимостью Калатозова с Урусевским, чтобы отстоять своё отцовство и показать миру то, что хочешь. Цветок не имеет сюжета, но от этого он не становится абстракцией. Он радует каждую чуткую душу. Такие цветки нередко появляются в искусстве, особенно в моменты переломные для развития художника или целой плеяды мастеров. Иные цветочки куда интереснее или значительнее ягодок, которые из них вырастают. Драма Серова была в том, что эскизы были лучше самих картин. Фильм «Неотправленное письмо», стихи Хлебникова, бесконечные вариации на единственную тему Боттичелли и Родена, и другие зримые куски формотворчества — это именно цветки, представляющие не только утилитарный интерес для собратьев-профессионалов, но и волнующие каждого эстетически чуткого зрителя. Искусство не для всех, но для множества, имеет полное право на существование, хотя бы потому, что в опосредованной форме (вливаясь в мировой художественный опыт) оно со временем приносит радость всем.
Какое счастье, что есть высшие страсти — Гамлет, Жанна — поднимающие к жизни звёздный луч. Никогда не входить в сферу творчества под девизом верности морали, — только под знаменем верности страстям! Заразить мир страстью к высокому можно только через показ высоких страстей, но никак не изложением высоких принципов, которыми руководствуются герои. Эти принципы читатель, зритель, слушатель должен вывести сам из поведения героев. А это возможно, когда в поведении героев есть логика соответствие и соразмерность следствий причинам, верность характеров самим себе, не нарушаемая ни на миг.
Ушедшие от нас сильнее воздействуют на нашу совесть сознанием невозможности оправдаться в личной беседе, эксплуатируя их доброту. Судишь себя сам — по ним.
Звёзды — как проколы в небе: другой свет другого мира. И если сорвать дырявую темноту, то всё небо будет излучать этот прекрасный свет, не такой яркий и резкий, как солнечный, а именно сплошной звёздный свет, то же наслаждение, что и в звёздную ночь, только в тысячу раз сильнее.
Сказанное, услышанное…
«Человек человеку — разница» — живая речь девушки из Казани.
— У всех мужчин на плакатах такое выражение лица… С таким лицом только трактор водить по пересечённой местности, с автомобилем в городе уже ни за что не справиться.
Сначала дружески завидовали ей, потом возненавидели её доброй ненавистью и, наконец, поступили с ней по-хорошему подло.
Он мог называться начальником единственно потому, что стоит на начальной ступени развития.
Чествования и юбилеи имеют большое МИМОреальное значение.
Спас жизнь самоубёгством…
Отчего ты не делаешь, как нормальные человеческие люди?
Если человек не волнуется до смерти о результатах своей работы, то либо это не человек, либо это не работа.