Евгений Сидоров
Смысл и форма
( О стихах Давида Самойлова)
Цитируется по: День поэзии 1971. М., “Советский писатель”, 1971, 224 стр.
У Давида Самойлова есть стихотворение «Память».
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
Медленно, словно спросонок, ворочаются слова. Свободный стих подчёркивает неустоявшееся зыбкое состояние, и только к концу строфы образ памяти начинает обретать чёткий ритмичный рисунок. Экран мысли светлеет, поступь стиха становится стройной, и как награда приходит первая, пока ещё робкая, рифма:
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Всё готово, всё созрело для финального четверостишия. Память поэта опровергает, преодолевает однократность бытия. Ведь, в сущности, поэзия, как и музыка, есть воспоминание, возвращающее жизни её моменты, уже исчезнувшие, но продолжающие свою действительность в художественном сознании. Для Самойлова такое возвращение сопряжено со стиховой гармонией, понимаемой в классически строгом смысле этого слова. Последняя, главная строфа стихотворения безупречна по смысловой и музыкальной инструментовке:
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит…
Шумит, не умолкая, память-дождь
И память-снег летит и пасть не может.
Всё стихотворение в целом как бы обнажает процесс памяти и поэтического творчества. Рифме здесь придано особое функциональное значение. Конечно, соразмерность сама по себе не есть цель Давида Самойлова, но только благодаря соразмерности он достигает своей цели:
Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят… Мы из того же теста —
К начальному, назад, спешим небытию…
Про таких, как он, говорят: «Мастер», часто имея в виду лишь прекрасное умение
делать стих лёгким, печальным, прозрачным. Подразумевается: не слишком ли он мастер, не холодноват, не старомоден ли в своём постоянном стремлении к формальному совершенству, когда вокруг бушует проза и на человека XX столетия обрушиваются девятибалльные волны здравого смысла, публицистики, информации?
Стоит пробиться к сердцевине непростого самойловского стиха, чтобы почувствовать природу его гуманизма, понять современность его поэзии, и тогда слову «Мастер» будет возвращено неусечённое, высокое значение.
Вот стихи о фотографе-любителе. Вот он «фотографирует себя с девицей, с другом и соседом», «себя — за праздничным столом, себя — по окончанье школы», себя — на фоне исторических достопримечательностей, и так день за днём, год за годом. «А для чего?»
Ах! — миг один,— и нет его.
Запечатлел, потом — истлел
Тот самый, что неприхотливо
Посредством линз и негатива
Познать бессмертье захотел.
А он ведь жил на фоне звёзд
И сам был маленькой вселенной,
Божественной и совершенной!
Одно беда — был слишком прост!
И стал он капелькой дождя…
Кто научил его томиться,
К бессмертью громкому стремиться,
В бессмертье скромное входя?
Не знаю, как для кого, но для меня эта маленькая повесть, исполненная мудрой иронии и грусти, стоит многих современных стихов и рассказов, посвящённых несвершившейся человеческой судьбе. В «Фотографе-любителе» поразительно чувство свободы и уверенности, с которым герой не ощущает себя органичной частью мира и добровольно, даже радостно, выпадает из него. За незамысловатой историей встаёт одна из серьёзнейших драм современного бытового сознания. Тихая драма: «Одно беда — был слишком прост!»
«А для чего?» — вот вопрос, который постоянно занимает Самойлова в его новой книге «Дни». Творчество поэта стало заметно философичней; он чаще прибегает к верлибру, раскачивает остов рифмованного стиха, неуловимо сбивает ритм и спотыкающейся «неточной» строкой обращает читателя к точной глубине поэтического и нравственного содержания. Самойлов по-прежнему артистичен, но его мироощущение стало сложней и противоречивей, оно взошло на новую ступень и потребовало новых стилевых усилий. Так время входит в стих, так поэзия преображает время.
Разумеется, эти усилия приносят не одни удачи. Наше чувство остро реагирует на каждый сдвиг его поэтической системы именно потому, что он поэт крупной, ярко выраженной индивидуальности.
Стихи Самойлова об искусстве, о поэзии, о смысле красоты можно с уверенностью отнести к лучшим в его творчестве. Здесь выделяется мотив бескорыстия, как важнейшей черты истинного творчества: «Ведь высший дар себя не узнаёт. А красота — превыше дарований,— она себя являет без стараний и одарять собой не устаёт».
Чутко, почти первобытно внимая смыслу и звуку, Давид Самойлов прокладывает свой путь в русской поэзии. У него есть вершины — к ним я бы отнёс замечательно глубокое драматическое стихотворение «Пестель, поэт и Анна». За третьим перевалом перед Самойловым открываются новые дали. Он встречает их с надеждой, лёгкой и точной мыслью, нестареющим словом.