Анкета Дня поэзии:
«Что вы думаете о народности поэзии, о возросшем интересе к национальным и классическим традициям в сегодняшней поэзии и каковы, на ваш взгляд, противоречия этого процесса?»
Нам отвечают: Л. Аннинский, В. Гусев, Е. Ермилова, В. Кожинов, Д. Ковалев, С. Лесневский, А. Михайлов, И. Мотяшов, Е. Осетров, Д. Стариков, А. Тарковский, А. Яшин.
Станислав Лесневский
«Есть божий суд», — сказал поэт, но верил он не в бога, а в справедливость, в возмездие. «Без божества, без вдохновенья» невозможны ни любовь, ни искусство, а сегодня так сильна жажда высокого, непреложного, подлинного. Вовсе не церковного, религиозного бога, а святое, возвышенное, нерушимое — Родину, Народ, Человека — имел в виду Горький, когда обличал дельцов от литературы: «Без веры во что-либо, без бога и совести, без определённого взгляда на дело жизни, — им всё равно, о чём ни писать…»
Кажется, нет такой семьи в России, в которой не читали бы Сергея Есенина. Войдите в любой дом и спросите, за что любят Есенина. За доброту, за совестливость, за пронзительную песенность или за то, что он родной, русский?.. Невозможно разорвать всё это, не разорвав сердце есенинской поэзии.
«Стихи, корнями вросшие в русское сердце», стихи, которые, по слову Блока, «не вырвешь иначе, как с кровью», — это ли не проявление народности в поэзии? Интересно, что к таким стихам Блок относил и песню «Отречёмся от старого мира…». Песню эту написал Петр Лаврович Лавров, автор известных в своё время «Исторических писем», член I Интернационала, человек, который прислал послание «От русских социалистов на могилу Карла Маркса»…
Всем сказанным хотелось лишь напомнить: кто предаёт хоть один из источников народного самосознания, тот умаляет и народность.
Александр Михайлов
Возрастающий интерес к национальным традициям в поэзии объясняется двумя причинами: во-первых, стремлением к устойчивым формата эстетических ценностей, добытых опытом многих десятилетий и даже столетий; во-вторых, реакцией на претенциозные «новации», не подкреплённые талантом.
Корень этого явления — в нашей действительности, в тенденции к стабилизации форм общественного бытия, которая явилась естественной реакцией на частые, не вызванные целесообразностью политические и экономические реформы недавнего времени, компрометировавшие саму идею реформ.
Нечто близкое происходит и в поэзии. Читателю надоели формалистические эксперименты, за которыми не стоит живой интерес к познанию жизни, к познанию человека, читатель начинает самостоятельно отличать истинное новаторство от попыток прослыть новатором, не имея на это оснований.
Интерес к национальным традициям выражается сегодня в обращении к классическим формам стиха. Выразительные возможности традиционного стиха поистине неисчерпаемы, и, наряду с поисками новой выразительности, процесс «эстетического оснащения» поэзии развивается нормально. Противоречие, мне кажется, заключено в другом, в стремлении некоторых поэтов «прослыть» народными, связывая народность с жизнью деревни, природы, с неприятием города.
У нас есть поэты, которые и сегодня органически связаны с деревней, с сельской темой, я назвал бы Николая Тряпкина, Николая Рубцова, Сергея Викулова. Но вместе с тем некоторые «городские» поэты рядятся в армяк и делают вид, что страшно тяготятся цивилизацией. Это уже некая «мода», оборотная сторона медали, подделка.
Впрочем, истинной народности она не нанесёт ущерба, ибо слишком выдает себя своей ненастоящестью.
Игорь Мотяшов
Всегда были — и сегодня есть — поэты, претендующие на преимущественное право называться народными. Они уснащают свою речь древними и диалектными словами, подделываются под разухабистые ритмы частушек и величавость былинного лада, громко заявляют о своей любви к ржаному полю и о принадлежности — непременно родственной — к непосредственным производителям материальных благ. И ещё они любят кокетливо бравировать этакой духовной девственностью, своей вроде бы непричастностью к достоянию мировой культуры, в том числе и отечественной, если последняя отстоит от них ближе чем на расстоянии двух, а то и трёх столетий.
Я убеждён, что народность нельзя декларировать. Поэзия, кричащая о своей народности, столь же далека от неё, как ряженный в поддёвку барин от мужика. Народность — свойство внутреннее, органичное. Оно — выражение чувства общенационального, разумеется, в его исторически прогрессивном устремлении.
Не думаю, что в сегодняшней поэзии народности больше, чем было её, скажем, в годы Великой Отечественной войны. Современного Тёркина всё нет. Да это и понятно: такой
подъём высоких общенациональных чувств самоотверженного патриотизма, священной ненависти к врагу, осознанного отношения к завоеваниям революции — едва ли возможен в мирное время. Народность поэзии наших дней я вижу в характерном для неё ощущении благодарности и долга перед теми, чьими жизнями оплачена наша возможность дышать, трудиться, писать стихи и спорить о них. В ощущении истории страны, её языка, красоты и неповторимости её природы. И в тревожном раздумье о дисгармоничности мира, о том, что мешает человеческому счастью. В стихах уже многих сравнительно молодых поэтов нет и следа модернистских поисков «формы». Поэтам есть что сказать, и они озабочены одним: донести это «что» до читателя. Поэтический рассказ о событиях в их сборниках явно уступает место рассказу о мыслях и чувствах поэта. И в этой преимущественной медитативности современной лирики мне также видится её народность. Ибо сам процесс осмысления действительности и места человека в ней перестал быть прерогативой узкого круга интеллектуалов и всё более становится общенациональным достоянием.
Евгений Осетров
О народности искусства мы много пишем и говорим, но рассуждения наши часто отдают схоластикой. Повторив всем известные слова Белинского о народности, мы непременно начинаем искать тождеств понятию «народность» и тем самым растворяем это понятие в других эстетических категориях. Отсюда рождаются доктринерство, неясность и путаница. Недавно в одной диссертации я прочитал, что в настоящее время есть семнадцать определений народности в литературе, и диссертант с видом знатока предлагает своё определение — восемнадцатое. Не пора ли нашей эстетической мысли отказаться от схоластических словопрений и перейти к живому опыту искусства?
В поэзии народность особенно очевидна. Никто не будет спорить, что лучшие творения Некрасова глубоко народны. И по содержанию и по форме. По картинам жизни, воспроизводимым Некрасовым, по изобразительным средствам поэзия автора «Кому на Руси жить хорошо» неразрывно связана со всей стихией народной лирики и народного эпоса. Как великий народный художник Некрасов входит и в историю русской литературы, и в живую поэзию, что навсегда поселилась в многомиллионных читательских сердцах.
Я сильно сомневаюсь, чтобы можно было говорить о народности стихов Надсона, хотя по многим внешним признакам (ведь тоже прогрессивный!) он близок к Некрасову. Близок, но не последователен, учеником Некрасова его не назовёшь. Надсон — типичный эпигон. А ведь было время, когда в печати Надсона ставили выше Некрасова, называли единственным поэтом молодого поколения, пророчили жизнь в веках. Сейчас нетрудно обнаружить, что надсоновская поэзия — это стихи из стихов. На всём лежит печать вторичности. Вторично содержание, банальна лексика. Стихи рождены не жизнью, а либеральной словесностью, бесконечно далёкой от реальной действительности. Тогда это пышно именовалось «возвышенным надсоновским идеализмом». Это были стихи для гимназистов, но поэзией для народа лирику Надсона никак не назовёшь. Представьте себе юношескую вечеринку, где после музицирования и танцев начинается мелодекламация. Легко можно догадаться, какое впечатление производил молодой человек, восклицавший на полную силу своих лёгких надсоновские строки: «Люди — братья! Когда же окончится бой у подножья престола Ваала и блеснёт в небесах над усталой землёй золотая заря идеала?»
Пока речь идёт о временах более или менее отдаленных, непримиримых споров почти не возникает. Куда сложнее обстоит дело с поэзией и народностью в нашем бурном двадцатом столетии. Не буду касаться совершенно у нас не изученного вопроса о поэтических школах начала века. Многое ещё остаётся не прочитанным глазами современности, на многом лежит печать инерции оценок, которые давались в пылу литературных полемик. Скажу о наших днях.
Несмотря на обилие пишущих, поэтов, кровно связанных с народной традицией, у нас не так-то уж и много. Как совершенно народных поэтов я рассматриваю Александра Твардовского, Михаила Исаковского и Николая Рыленкова. Александр Твардовский создал эпос русской народной жизни двадцатого столетия. Михаил Исаковский — это современный русский лирический характер в поэзии. Стихи Николая Рыленкова — воссоздание русского поэтического пейзажа, вне которого нe существует народной жизни. Названные поэты всеми корнями связаны с устной крестьянской поэзией, русской классической поэзией. Они вошли в литературу вооружёнными интеллектуальным опытом человека двадцатого столетия, его социальными и общественными взглядами. Другая крупная народная поэтическая школа в современной русской литературе тесно связана с индустриальным трудом. Назову виднейших представителей этой школы — Борис Ручьёв и Ярослав Смеляков, воспевшие в стихах страну заводскую, страну колоссальных городов и рабочих поселков.
Иных народных поэтических школ в современной русской литературе не знаю. Есть у нас, конечно, и интеллектуалы, и переводчики, и историки, и публицисты, и песенники… Но до названных мной имён им далеко, как Надсону до Некрасова.
Цитируется по: День Поэзии 1968, “Советский писатель”, Москва, 1968, 240 стр.