Сурен Гайсарьян
Линия защиты
Цитируется по: Сборник “День поэзии 1962 г.” – М., “Советский писатель”, 1962, 312 стр.
Иоганнес Р. Бехер, оставивший нам наряду со стихами и интересные размышления о них, в заметке, озаглавленной «Вместо завещания», призывал собратьев по перу защищать поэзию внутри её и за её пределами. Защищать её «от всего и от всех, кто враждебно относится к ней и старается уменьшить её ценность, подделать её». Защищать её от клеветников и преследователей, а иногда и «от самих поэтов, которые забывают о вечной действенности великой поэзии и в угоду преходящему вкусу унижают поэзию до таинственного важничанья, до самодовольной, сентиментальной болтовни или до жалкого рифмоплётства», а также до «фокусничанья и манерности». По мысли Бехера, «линия защиты поэзии проходит всюду, и позиции её обороны выдвинуты туда, где защищается право на самую жизнь, на человеческую жизнь для всех, где защищаются мир и свобода!»
«Завещание» немецкого поэта представляется весьма целенаправленным и своевременным. Действительно, надо защищать поэзию. И не от физиков, не от экспансии науки, не от инженера И. Полетаева или скоромыслящего литературоведа В. Турбина. Нет, линия защиты поэзии прежде всего должна постоянно существовать внутри самой поэзии. Ибо, говоря по совести, с внешней стороны ничто ей не угрожает. Каких бы чудес ни производили наука и техника, какой бы высоты они ни достигали, как бы быстро ни развивались, пока существует человек и человеческие переживания, им неотступно будет сопутствовать поэтическое слово. Человек и поэзия неразлучны. Песня (пусть иногда беззвучная) не может покинуть его, и он не может расстаться с ней. Поэтический образ ёмок, подвижен, изменчив, многозначен. И поэтому универсален. Логическое же понятие, наоборот, тем лучше, чем неподвижней, устойчивей, ограниченно точней. У них разные призвания.
Неверно, однако, думать, что чувства и мысль выступают как враждующие начала, что поэтический образ включает в себя лишь мир эмоций, отбрасывая всё связанное с мыслью. Между эмоциональным и рациональным (или интеллектуальным) нет железного занавеса. Эти две стихии в поэзии взаимопроникают, выступают в органическом единстве — гармония между чувством и мыслью уже сама по себе есть поэзия.
Кстати говоря, все страхи об упадке интереса читателей к поэзии ни на чём не основаны. Ни Блок, ни Маяковский, ни Есенин при жизни и думать не могли о таких тиражах, какие сегодня в ходу. Большинство книг Есенина при жизни поэта имело тираж от тысячи до 5 тысяч экземпляров. Максимальный тираж, какого удостоился Есенин единственный раз, — 50 тысяч: в таком количестве были изданы его избранные стихи «Библиотекой «Огонька» в 1925 году. Уже после шумной славы посмертно первое четырёхтомное собрание сочинений вышло тиражом только в 10 тысяч экземпляров. Тираж ныне издаваемого пятитомника — полмиллиона.
А сколько сегодня молодёжи собирают вечера поэзии! А как молниеносно раскупаются книжки стихов целого ряда современных поэтов! Нет, решительно не от кого защищать поэзию с внешней стороны. Красная линия защиты её должна проходить внутри самой поэзии.
С этой точки зрения очень показательны два стихотворения, недавно появившиеся в печати. У них одинаковые названия — «Слова» Д. Самойлова («Новый мир», 1961, № 12) и «Слово о словах» А. Твардовского («Правда», 5 мая 1962 г.).
На небольшом стихотворении Д. Самойлова — отблеск того погожего осеннего дня, когда сентябрь «задумчивый, но не печальный», справляя свои торжества, внушил поэту мысль о том, что «в мире нет затёртых слов или явлений». Именно поэтому он любит обычные слова. Они привлекают, манят его, «как неизведанные страны». Поэты призваны протирать слова, как стекло, очищая их от наносного, раскрывая первоначальное значение, которое было со временем затуманено. Не выспреннее слово «ветр», а обычное «ветер» представляется ему поистине необыкновенным.
На первый взгляд может показаться, что снова ниспровергаются слова высокие и возвышаются слова низкие. Но в действительности не об этом речь, содержание стихотворения шире. Полемический план его философичней, глубже. По мысли автора, слова обыденные, тусклые преображаются вдруг в стихе, начинают жить истинной жизнью, расцвечиваются изнутри. Поэт говорит, что самые обычные явления переживаются вновь и вновь, он утверждает вечную новизну жизни, красоту, разлитую вокруг нас. Д. Самойлов защищает линию поэзии — и не столько от затуманенных и выспренних слов и словес, сколько от равнодушия, от поверхностной работы тех, кто не видит глубины явлений, их существа, которое «до самых недр взрывает потрясённый гений».
А. Твардовский своё «Слово о словах» посвятил также защите поэзии, ещё более укрепив позиции обороны. Его пафос против суесловия. «Все есть слова — для каждой сути». Они ведут на бой и труд, жгут, как пламя, светят вдаль и вглубь. Кощунственно подменять их словесами, «слова-труха», «слова-утиль» опасны и вредны. Слова поэта должны быть напоены кровью сердца, одухотворены разумом, нельзя попусту трезвонить ими. Пора ограничить трату слов, вспомнить о том, что «слово — это тоже дело».
«Слово о словах», напечатанное в «Правде» в день её славного пятидесятилетия, приобретает двойной вес. Как было бы хорошо, если б оно служило всегдашним напоминанием о зле пустословия, предупреждением тем, кто поставляет с лёгкостью «дежурные оды». Известно ведь, что к последним газеты наши, а нередко и журналы питают неизлечимую слабость, не проявляя заботы о художественной силе стихов.
Всё это так. И всё же полного удовлетворения не дают названные стихотворения. Видимо, потому, что есть ещё один угол зрения, о котором забывать нельзя. У Д. Самойлова мир поэзии ограничивается тем, что поэты протирают, как стекло, обычные слова, стремясь восстановить их начальный смысл. Да, верно, это нужно. Но не принимается ли здесь часть за целое, не забыты ли другие возможности поэзии? Ведь главное её достоинство — сказать новое слово о своём времени. Сказать новое о новом по-новому. Для выполнения такой задачи «программа» Д. Самойлова может показаться явно недостаточной. Очевидно, что есть много поводов к тому, чтобы поэту сегодня вырваться из круга обычных слов и явлений. Перед ним распахнуты горизонты, незачем искусственно их сужать. Будем помнить — здесь также пролегает линия защиты поэзии.
Нельзя целиком безоговорочно принять и позицию автора «Слова о словах». Обращаясь к родине, он говорит: «Я, может, скупо применяю слова мои к делам твоим». Эта скупость оправдана желанием всячески остерегаться пустой траты слов. Но в дальнейшем не слишком ли многое оправдывается этой благородной скупостью? Читаем: «Стыжусь торчать с дежурной одой перед твоим календарём». Можно подвергать сомнению и «оды», и их качество. Но отвергать потребность жить сегодняшним днем, его запросами — одну из плодотворных традиций советской поэзии — более чем странно. Напоминаю только, что «Хорошо!» В. Маяковского написано к десятилетию Октября.
Можно и нужно, чтобы газеты и журналы не печатали слабых, пустозвонных стихов. Но разве не ценно само их желание предоставить в праздник слово поэтам?
А. Твардовский, чувствуя, что родина не во всём оправдывает его «скупость», пишет: «Мне горек твой упрёк напрасный». Напрасный ли?
Нет, решительно нельзя согласиться с тем, что оперативная работа поэта в наше время изжила себя. Работа «на календарь» приковывает внимание к событиям текущей жизни, усиливает поиск, обостряет чувство нового.
Стыдиться календаря, пренебрегать им — крайность, а всякая крайность неверна. Забота о высоком качестве поэзии предполагает чуткое, заинтересованное отношение к современности во всех её проявлениях. Защищать качество поэзии, не думая о текущем дне, о живом источнике её, вряд ли возможно. И в этом случае вспоминается простая истина: силы поэзии одинаково сковывает как чрезмерная приверженность традициям, так и полный отрыв от них.
Впрочем, там, где речь заходит о традициях и новаторстве, там не ищите ясности. Эти два слова принадлежат к числу тех, которые надо долго и тщательно протирать (по рецепту Д. Самойлова), чтобы стало наконец понятным их истинное значение.
Есть люди, готовые любой новаторский шаг объявить лженоваторским. Они отстаивают привычную, примелькавшуюся гладкопись и верность устоявшимся канонам. Такие противники нового ставят под сомнение самые поиски. «Лженоваторы и их покровители пытаются оправдать свои литературные фокусы необходимостью поисков новых форм. Наивные и смешные увёртки!» — так пишет газета «Литература и жизнь» (от 16 мая 1962 г.). В той же газете (от 13 мая 1962 г.) С. Смирнов называет интересные поиски В. Солоухина и Е. Винокурова «натуралистическими подстрочниками, выдаваемыми за белые стихи», и грубо спрашивает: «Где вы заразились этой ложной «поэтической инфлюэнцей», зачем она вам?»
Такого рода глухота и жесткость вызывают ответную волну. А. Вознесенский, усердно работающий в области обновления стиха, начинает кидаться злыми строками:
Люблю я критиков моих.
На шее одного из них,
Благоуханна и гола,
Сияет антиголова!..
Или в полемическом азарте заявляет, что «…лучшие традиции — это новаторство».
Конечно, не всё, что сделано А. Вознесенским в поэзии, можно записать ему в актив. Нередко он переигрывает, увлекаясь внешней стороной стиха, как бы забывает о его содержательности. Но достижения его острого поэтического зрения и большие возможности очевидны.
Поэзию надо защищать от тех, кто не чувствует, что старое устарело. И от тех, кто не видит разницы между тем, что подлинно ново, и тем, что прикидывается новым. Но, так или иначе, защита должна быть на стороне нового, новаторства.