Александр Михайлов. О стихах Сергея Дрофенко

Александр Михайлов

О СТИХАХ СЕРГЕЯ ДРОФЕНКО

Цитируется по: День поэзии 1971. М., “Советский писатель”, 1971, 224 стр.

А всё, что унесу с собой
под твой, кладбищенская птица,
зелёный куст, звалось судьбой
и никогда не повторится.
Омытый свежей влагой рос,
я больше не вернусь в жилище,
в котором мой ребёнок рос…

Я прочёл эти строки Сергея Дрофенко в двенадцатой книжке «Юности» за 1970 год, когда поэта уже не было в живых, когда зелёный, чуть тронутый сентябрьской желтизною могильный холмик запорошило снегом. Прочёл и — уже не в первый раз! — подумал о внутренне драматическом даре предощущения своей кончины, которым наделены многие поэты.

Нелепа смерть, постигшая молодого ещё человека, всеобщего любимца, удивительно скромного и интеллигентного человека, такого незаметного в обычно громкоголосой и пёстрой компании сверстников-поэтов, но в то же время оказывавшего своим присутствием какое-то необъяснимое влияние на всех, не позволявшее вести себя слишком вольно или развязно.

О стихах он тоже говорил почти застенчиво, смущаясь, словно не доверяя себе, не считая себя правомочным судить о столь высоких материях.

Как и всякого городского человека, Сергея Дрофенко влекло на природу, это так непосредственно сказалось в его последних стихах. А где-то в глубине души уже гнездилось тревожное предчувствие, оно влекло его и на могилу недавно умершего русского поэта:

Услышу, как победоносно
при свете резком и прямом
шумят кладбищенские сосны
и свищут птицы за холмом.

У него возникает острое желание увидеть поэта живым, воскресить в памяти беседы с ним, сохранить в душе ощущение от первого чтения строк, изданных посмертно.

Жизнь человека имеет свой предел, таков закон природы, и нет ничего противоестественного в том, что поэт, в зрелые свои годы или даже в молодости, задумывается об этом. Сущность человека, его характер, мировоззрение раскрываются в размышлениях о смысле жизни перед вечной загадкой небытия, о её содержании, о её наполнении.

Я хочу напомнить читателям письмо Александра Яшина, полученное редколлегией «Дня поэзии 1968» из больницы, откуда он уже не вышел. Мы читали его как заповедь, хотя все ещё не переставали надеяться на благополучный исход болезни. «Трудно представить себе что-либо более печальное,— писал в нём Александр Яковлевич,— чем подведение жизненных итогов человеком, который вдруг сознаёт, что он не сделал и сотой, и тысячной доли из того, что ему было положено сделать. Думать об этом необходимо с первых шагов литературной жизни. К сожалению, понимание этого к большинству из нашего брата приходит слишком поздно…»

Дрофенко-редактор ведал отделом поэзии в «Юности» и много сделал для творческого роста и помощи молодым стихотворцам. Дрофенко-поэт действительно не был на виду, но и в стихах он не тащился в кильватере именитых сверстников, у него складывалась и сложилась своя неброская и в то же время отчётливо индивидуальная манера доверительного лирического монолога, будто он тихо и задумчиво, прерывая свою речь небольшими паузами, беседует с близким другом, а иногда и наедине с собой, даже чаще наедине с собой, но не тая своих дум от людей.

Есть категория поэтов-лириков, которые, увлекаясь познанием мира, словно бы забывают о себе, забывают надолго. Таким был Николай Заболоцкий. Таков Леонид Мартынов. То же нередко случалось и с Сергеем Дрофенко. Он слушал природу и настолько вживался в неё, что терял ощущение собственного бытия.

Не слышу, как проходят годы,
и свой не удлиняю век,
а слышу, как тоскуют воды
стеснённых заморозком рек.

В осенний день, когда распадом
начальным тронута трава,
мне облака приносят на дом
её прощальные слова.

Такое близкое, живое ощущение природы воодушевляет поэта, даёт ему смелость для того, чтобы заглянуть в вечность. От детали пейзажа, от подробности он — не без поэтической дерзости! — идёт к символам, к сложным лирико-философским построениям.

Капель падёт на подоконник,
по ржавой жести полоснёт.
Забрешут псы. Проскачет конник.
Звезда печальная блеснёт.
Дорога озарится светом.
Вздохнёт земли набухший пласт.
И вечность станет спорить с веком.
И тяжба ничего не даст.
Но всадник тороплив и молод,
и ночь апрельская бела,
и обречён был зимний холод,
когда ещё метель мела.

А тут уже, как видите, на самой обычной основе, на самой земной плоскости распускаются цветы романтики. Это ново, необычно для Сергея Дрофенко. И необычна его романтика, в ней соединилось несоединимое — тревога и уверенность, холодок ожидания и предвидение грядущего половодья.

Впрочем, романтическая метафорика всё-таки не характерна для поэта. Если уж он отвлекается от сокровенных раздумий о бытии природы, если настраивается на житейский лад, погружается в естественное течение жизни «наравне с работящим народом», то с ещё большим волнением, ещё более пронзительно ждёт встречи с самой живою природой, со стаей берёзок, и так по-человечески, так откровенно тоскует по ним…

Природа в стихах Сергея Дрофенко — символ жизни и вечного обновления, в ней всегда зреют ростки будущего. Поэт, который радостно сознавал это, любил жизнь.

У лесов особая запарка.
Снова в тёплом ветре молодом
прошлогодней зеленью запахло
и землёй, ожившей подо льдом.
…Мне бы только сосны не стихали,
чтобы им шуметь из века в век,
чтобы улыбнулся над стихами
дорогой и добрый человек…

«Дорогой и добрый человек», читатель Сергея Дрофенко, как и мы, его друзья и товарищи, не раз задумаемся над строками поэта, и погрустим, и улыбнёмся, и вспомним его — молодого, красивого, обаятельного — человека будущего.