Константин Симонов
О Назыме Хикмете
Часть вторая
Цитируется по: Сборник “День Поэзии 1966?, Советский писатель, Москва, 1966, с. 282 – 283
Через двенадцать лет после этого, однажды утром, он встал с постели, вышел из спальни, пересёк столовую, прошёл в переднюю, потянулся к ящику, чтобы взять утренние газеты, и умер. Умер прежде, чем упал. Так потом сказали врачи.
Удивительный человек умер. Остались только его стихи – тоже удивительные. Остались стихи, написанные в тюрьмах и на свободе. Остались удивительные поэмы, частично и до сих пор ещё не разысканные поэмы, в которых по многу тысяч строк, и удивительные маленькие стихи, похожие на короткий, широкий вздох всей грудью. Остались «Письма к Таранта Бабу», удивительная любовная поэма, сквозь которую, как зарево далёкого повара, проступают кровавые пятна первой фашистской войны в Абиссинии. Осталась удивительная поэма «3оя», написанная в турецкой тюрьме о русской девушке, повешенной среди подмосковных снегов немецкими фашистами. Осталось одно из самых удивительиых стихотворении Хикмета – его автобиография, написанная незадолго до смерти, полная жёстокой математики лет и яростного желания жить как можно дольше.
Остался целый мир его поззии, которую всё переводят и переводят и ещё будут переводить и переводить на все языки мира. Через эту поэзию прошло всё, что прошло через жизнь самого Хикмета. Прошли женщины, которых он любил, и доктора, которые его лечили, и тюремщики, которые его стерегли. Прошли друзья, которым он верил до конца и которые до конца верили ему, и друзья, которые на каком-то повороте истории перестали быть его друзьями. Прошли враги, которых он ненавидел и презирал; и ничтожества, над подлостью которых он смеялся; и герои, перед которыми он преклонял голову; и соседи по камере, с которыми он делил табак и пищу.
Через его стихи четырьмя бурными десятилетиями прошёл двадцатый век. Пpoшёл то боком, то напролом. Прошёл, прoбуя человека, как металл,- и на изгиб, и на разрыв, и на сжатие. Век прошел через человека, а человек прошел через век. и остался сильным и весёлым, добрым, челoвечным, открытым добру и нетерпимым к мерзости.
В этот поэзии всё переплетено и перепутано, как в жизни. И, останавливаясь перед каждым из стихотворений и раздумывая над ним, трудно ответить самому себе, о чём оно. О любви? Да. О революции? Да. О том, что человек стареет и это невесело?” Да. О том, что хорошо, когда горит огонь и можно смотреть в него? Да, и об этом. Здесь всё переплетено и перепутано в том великолепном беспорядке, который называется душевной жизнью человека, смело и откровенно брошенной на бумагу, напечатанной, предъявленной на всеобщее обозрение.
Мы иногда употребляем выражение – поток сознания – в уничижительном смысле; особенно в тех случаях, когда имеем дело с имитацией этого понятия, когда и сознание чуть теплится и потом превращается в мнимо движущуюся, а в сущности стоячую воду. Но когда сознание человека вбирает в себя всё самое живое,противоборствующее, трагическое и героическое, чем так опасно богат наш трудный и великолепный век, и когда поток этого сознания – дейгствительно поток, в кровь режущийся грудью о самые острые камни века, – тогда этот поток сознания воспринимается как нечто естественное, как исповедь и проповедь, существующие друг в друге, неразъятые и неразнимаемые.
Именно такой я ощущаю поэзию Хикмета. В ней есть всё, чем живёт и дышит человек. Она состоит из капель, но она – поток. И этот поток, при всех его водoвоpотаx и подводных камнях,знает, куда он несётся. Стихотворная исповедь и прoповедь Хикмета – это исповедь и проповедь человека – живого, сложного, мятущегося, ошибающегося, любящего, ненавидящегo, но при этом знающего, куда и зачем он идёт.
А глаза у человека, написавшего все эти стихи, были голубые, а волосы – рыжие, а походка – лёгкая. И за день до смерти он яростно спорил о том, какой будет жизнь через двадцать лет. И умер, протягивая руку к утренним газетам.