БОРИС ПАСТЕРНАК
ИЗ ПИСЕМ РАЗНЫХ ЛЕТ
Цитируется по: Пастернак Б.Л. Из писем разных лет. Сост. Е.Б. Пастернак. Изд-во ЦК КПСС «Правда». 1990. Библиотека «Огонёк».
Говоря об основах художественного опыта Бориса Пастернака, приходится признать, что большая часть содержащегося в его стихах и прозе была в той или иной мере первоначально высказана им в письмах. Жизненные события, наблюдения и переживания, мысли и образы непосредственно заносятся в очередное письмо, чтобы, иногда через несколько лет, возникнуть в композиционно законченном произведении. Желание известить знакомого человека — естественный двигатель переписки, образцы которой занимают значительное место в духовной жизни прошлых веков. Сказанное в них приобрело общее значение, обогатило и укрепило жизнь, привело к тому, что в многовековой христианской истории общение между смертными стало бессмертным. Именно в этом видел Пастернак крепость и нерасторжимость сознания исторического человека европейской культуры, единомышленника и современника.
Составляя этот небольшой сборник из писем разных лет (1914— 1960), мы хотели ознакомить читателей с его восприятием событий, оставивших глубокий след в истории и его собственной жизни.
Говоря о своём поколении в «Охранной грамоте», Пастернак писал: «Мальчикам близкого мне возраста было по тринадцати лет в девятьсот пятом году и шёл двадцать второй год перед войною. Обе их критические поры совпали с двумя красными числами родной истории. Их детская возмужалость и их призывное совершеннолетие сразу пошли на скрепы переходной эпохи. Наше время по всей толще прошито их нервами и любезно предоставлено ими в пользование старикам и детям».
В 1928—1930 годах, когда писалась «Охранная грамота», Пастернак не мог предполагать, какие испытания ждали впереди этих мальчиков 1905 года, как разметала эти скрепы родная история переходной эпохи, что оставила в наследство их детям.
Критическая пора первой мировой войны застала Пастернака домашним учителем в семействе поэта Балтрушайтиса под Алексином. Картины надвинувшейся катастрофы ярко отражены в письме к родителям. Через много лет он во всём трагизме первого впечатления восстанавливал их в «Охранной грамоте» или «Докторе Живаго».
Далее следует письмо, полное предчувствий конца войны и неизбежности революции. Характеристика кровавых событий революционной осени и голодной Москвы начала военного коммунизма сменяется письмами к старшим писателям (Брюсову, Горькому) о мучительно неплодотворном и искажённом политическим вмешательством творческом опыте 20—30-х годов. В частности интересная деталь времени — проверку перед поездкой Пастернака к родителям в Берлин в 1922 году проводит Троцкий, а Горький в 1930 году вынужден в такой поездке Пастернаку отказать.
Трагические события коллективизации оценены в письме к сестре. Сразу последовавший за этим расстрел молодого литератора Владимира Силлова (1930 год) стал для Пастернака страшным уроком и глубоким горем. Его причины и обстоятельства раскрываются в письме к отцу и, ретроспективно, к вдове Силлова, ехавшей в 1935 году в Воронеж. При этом оказывается, что все названные в этом письме друзья Пастернака либо уже в ссылке, либо их в ближайшие годы ждёт трагический конец.
Отечественная война, эвакуация, беспокойство за судьбу близких — таковы темы писем Пастернака из Чистополя в Москву,и Ташкент. Особенного внимания заслуживает письмо конца 1945 года к сёстрам в Англию. Горечь потери родителей и боль долгой разлуки сочетаются в нём с радостной надеждой на послевоенную либерализацию и обновление. Непосредственно и ярко передаётся в нём импульс начала работы над романом «Доктор Живаго» и настроение первой его книги.
Письма начала 50-х годов передают жестокость и мрак того времени, когда, по словам Пастернака, видимость судит действительность, как писал он Симону Чиковани. Со смертью Сталина кончилось повальное исчезновение людей, многие вернулись, казалось, надежды на общественное покаяние и обновление близки и становятся реальностью. Пастернак кончил писать «Доктора Живаго» и предложил его к печати в «Новый мир» и «Знамя». Но надежды были напрасны. Позорный скандал вокруг присуждённой ему Нобелевской премии стал выражением тяжёлой болезни общества, заражённого подозрительностью и страхом перед свободным проявлением собственного мнения.
Предельным усилием воли Пастернак отметает труху нападок и угроз и находит поддержку в любви и признательности людей, далёких от литературы и свободных в своих суждениях. Он получает от них сотни писем, вступает в активную переписку с заграницей. Сотрудница библиотеки иностранной литературы и его старая приятельница Л. А. Воскресенская присылает ему выписки из западной прессы, отголоски его мировой славы, необходимую поддержку в период гонения и анафематствования на родине.
«Пастернак совершенно не нуждается в нашем сожалении,—узнавал он слова Джона Стейнбека,— как бы жестоко с ним ни поступили. Огорчение вызывают нищие духом официальные писатели, которые призваны вершить над ним суд. Эти стервятники от искусства с перебитыми крыльями полны ненависти и растерянности, увидев свободный полёт орла».
Поддержка таких людей и неугасимое стремление остаться до конца живой творческой личностью помогли Пастернаку найти в себе мужество радостно поверить в будущее и взяться за новую большую работу над пьесой «Слепая красавица».
В феврале 1960 года ему исполнилось 70 лет. В конце апреля он слёг в постель. Работа осталась неоконченной, 30 мая Пастернак скончался от скоротечного рака.
Октябрь 1989
Евгений Пастернак