Цитируется по: Наровчатов С. Стихотворения и поэмы/Вступ. статья А. Урбана. сост., подг. текста и примечания Р. Помирчего. Л.: Сов. писатель, 1985. (Б-ка поэта. Большая сер.).
Часть первая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-perv.html
Часть вторая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-vtor.html
Часть третья, часть четвёртая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-tret.html
Часть пятая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-pyata.html
Часть шестая: https://poezosfera.ru/poeziya-sergeya-narovchatova-chast-shest.html
7
У Наровчатова были все задатки эпического поэта. В его лирике с самого начала звучали эпические мотивы. Он умел рассказывать и показывать. Лиризм его объёмен и пластичен. Выразительность образная подкреплена выразительностью жизненных положений.
Однако к эпосу он шёл долго. Наровчатов искал не сюжет, а характер. Характер живой, крупный, в котором бы отразились и национальные черты и его собственные задушевные стремления. Весь тот опыт, который он добывал из жизни и который накопили культурно-исторические традиции.
Он тщательно обдумывал этот характер. Первую свою поэму «Пролив Екатерины» написал лишь в 1956 году. Её главный герой — гарпунер Андрей Бугров — наделён многими прекрасными качествами. Он — мастер своего дела. У него твёрдая рука, меткий глаз. Он — отважен, дерзок, самолюбив. Но всё это приводит к тому, что Бугров зазнался, восстал против коллектива, за что и наказан жестоко. И только любовь возвращает его на правильный путь. Поэма получилась схематичной. В обрисовке характера не хватает психологической глубины. Но в ней есть добротные лирические куски, зарисовки труда и быта китобоев. А в образе Бугрова, при всей его неразработанности, содержится черновой набросок центрального характера.
«Песня про атамана Семёна Дежнёва, славный город Великий Устюг и Русь заморскую» уже населена живыми лицами. Атаман Семён Дежнёв — фигура монументальная и в то же время сложная. В поэме он показан в момент высшей своей славы. Ему покорились «Три девицы сибирской землицы — Колыма, Индигирка, Лена». Он дошёл до края материка, обогнул Чукотский полуостров, необыкновенно расширив границы государства. С его завоеваниями «страна возрастает в Державу», «Русь вырастает в Россию». Царь назначил Дежнёва казачьим атаманом, и теперь он «Из Москвы к острогам сибирским С государевой едет казною». Возвращаясь в Якутск, Дежнёв посещает Великий Устюг, свою родину, где когда-то «ходил он с оравой мальчишьей Огурцы таскать с огородов».
Великий Устюг встречает славного атамана пушечными залпами и колокольным звоном:
Он въезжает первым в ворота.
Озирается — тихий и властный,
Усмехается — чудно и дивно…
Полыхает кафтан атласный,
И блестит золотая гривна.
Громкая у него слава, но непростая служба. Взыскан царской милостью, «Стал Дежнёв в голове потока; Тот поток — вся Русь кочевая», собравшая под свои знамёна и беглых холопов, и служилых, и добытчиков лёгкой удачи: «Со всего пособрались свету, Были розны, стали едины. Словно капли одной стремнины».
Нелегко управлять этой вольницей. Дежнёвская «стремнина» не только расширяет границы Державы, умножает её славу, но и в любую минуту готова вырваться из повиновения: «Надоело быть под началом, Дерзкий жребий охота вынуть, Не пора ли к дальним причалам Бунчуки казацкие двинуть?» Она мечтает о своём «казацком царстве», интересы которого далеко не совпадают с самодержавными интересами. Атаман — голова этой вольницы. Он служит одновременно и ей и государю.
Угодливый и суетливый великоустюжский воевода, наслушавшись речей Дежнёва и его казацкого круга, отлично понимает, что от них пахнет «Словом и Делом». Но он бессилен перед их силой, да и сам атаман облечён государевым доверием. Дежнёв оправдывает это доверие, но ему и его вольнице тесно в рамках официальной идеологии и служебной иерархии. Его замыслы и слова дерзки. Его поступки и стремления не укладываются в формы принятого этикета. И в тех здравицах государю, которые произносят казаки, есть и недобрая ухмылка, и лукавство. В самом же Дежнёве «запечатана тайная дума», которая мрачит его сердце:
Меч Державы — он мощен и страшен.
И, чужой вздымаему волей,
Вместе узником, вместе стражем
Быть ему среди диких раздолий.
В Дежнёве Наровчатов запечатлел характер сильный, грозный, противоречивый. Одновременно узник и страж Державы — вот социальная концепция и психологическая коллизия поэмы, разработанная красочно и достоверно.
Вершиной наровчатовского эпоса стала поэма «Василий Буслаев». Она сложна по структуре и по проблематике. Характер Василия Буслаева — тоже многомерен. Можно даже сказать, что в поэме два Буслаева: один — убелённый сединами, мудрый и властный новгородский посадник, другой — молодой, дерзкий ушкуйник, бросивший вызов не только всему Великому Новгороду, но и богу с чёртом. Они не совпадают, как не совпадают две поры жизни:
Молодости — буйство,
Молодости — удаль,
Молодости — воля.
Старости — власть.
Кто же из них прав? Тот Васька, который не верил «ни в сон, ни в чох, Ни в змеиный шип, ни в вороний грай, Ни в кромешный ад, ни в господень рай», а верил только в свою непомерную богатырскую силу? Или «Надежда черни, опора хозяев, Православной церкви ж`сткий оплот — Новгородский посадник Василий Буслаев?»
Наровчатов поставил его в такое положение, что посадник принуждён выслушать от калик былину о себе молодом. Сначала он даже в ярость приходит, восторжённые слова про свою молодость называет «досадными», «хулой», «ложью» — для него «правда та не истинна». Сейчас он, избранный вечем, организатор социальной жизни Новгорода, блюдёт «порядок трудный и славный» «друзьям в оберег, врагам на страх». С ним собеседуют «Пииты, философы и богословы, Говорящие на семи языках», — «Библия, Аристотель. Омир». Он расчётливо и мудро управляет новгородской вольницей. По сути он стал олицетворением порядка, которому бросил вызов в молодости. Ему теперь предстоит судить себя самого.
Велики грехи молодого Васьки Буслаева. Он и ушкуйничал, и бражничал, «на трёх морях разбивал корабли», «пошлину» брал «у богатых гостей, У высоких господ, у могучих князей», немало голов кистенём проломил. Но Васькина отчаянная удаль и озорство не от злого сердца, а от преизбытка сил. Им движет не чёрная корысть, а вольная воля, простеет против слепого покорства и смирения:
Не умеете вы, люди, жить по-людски,
И в глазах-то страх, и в сердцах-то страх,
Перед властью вы как подножный прах.
Голодны, как псы, и трусливы, как псы.
Поразмыслишь — одно сокрушение…
Человек — венец поднебесной красы,
Нашей светлой земли украшение.
Он и стремится вывести из состояния дрёмы своих сородичей и сограждан, «вековую тишь да гладь… перемешать». Раздаёт свои богатства, богохульствует, «Сам себе холоп, сам себе господин», отрекается от властей земных и небесных: «Против отцов поднимается чадь. Против отмеренных скушных слов. Против устоев, против основ, Против бояр восстанет голь, Отымет у знатных хлеб да соль (…) Встанет безверье против Христа, Станет душа пуста и чиста».
Но в своём бунте Васька Буслаев зашёл слишком далеко, потерял меру. Его обуяла гордыня. Он бросил вызов всему Новгороду. Не только людям, но и почитаемой ими святыне — вечевому колоколу. Он хочет встать вровень с богом. В вещем сне, предупреждающем о вражеском нашествии, он даже на призывы «вышних лиц» — мучеников Бориса и Глеба, стольного князя Владимира — возглавить рать «заступников Руси» выдвигает свои условия: «Я щит и меч России, Но вы мне не указ».
От него начинается не только вольная воля, но и «разбив-раз-брод». Гордыня Васьки Буслаева переходит в нигилизм. И когда он разбегается, чтобы перепрыгнуть колокол и окончательно посрамить новгородцев, от него отрекается даже его ватага («ведь колокол над нами высится») и скорбно смотрит на него уже «не мать, а сама Россия»!
Но и это не останавливает его. Уже предчувствуя своё поражение, он очертя голову разбегается в последнем прыжке навстречу гибели. Он уже отъединён ото всех. Вольность стала своеволием. И его смелость не имеет ни цели, ни смысла.
Здесь пришёл конец Ваське Буслаеву и конец былине. Перепрыгивая через колокол, он разбивается. Мораль ясна: слишком много взял на себя Буслаев. Вольность он сделал личной привилегией, противопоставив себя остальному миру. Но поэма этим не кончается. Её обрамляющие главы дают другой философский ракурс.
Посадник Василий Буслаев, власть которого «крута и строга», выслушав былину о том другом, молодом Ваське-ушкуйнике, неожиданно отпускает ему грехи:
Колокол! Колокол! Колокол!
Гремит новгородское вече,
В нём слово звенит человечье
Гордой совестью, гордой речью
На славянском нашем наречье…Посадник себя, молодого, прощает,
Каликам милость обещает,
Колоколу поклон отдаёт.
Вольность — не право поступать наперекор всем, она — привилегия народа, его мнение, его совесть. Дорого заплатил Васька Буслаев за то, чтобы постигнуть эту истину. Но то, чего он не знал, знает посадник. Однако богат он и знанием молодости: «Василий Буслаев грузен и кряжист, Но каждым жестом к деянью готов. Ему легка непомерная тяжесть Долгих дум и долгих годов». Это — не присмиревший старик, напичканный пассивной мудростью. Он — государственный человек, деятель, страж вольности новгородской. Это он на вопрос, что делать с ненужным князем, отвечает: «Бездельника взашей гнать от нас». Это он, сочувствуя юности, полной «силы-отваги», распоряжается: «Давно пора сколотить ватаги, Соколов вольных в полёт выпускай». И «за Кемь уходят струги», «К богатой Ганзе Ладьи уходят».
Кому же всё-таки отдаёт предпочтение Наровчатов? Он стремится постигнуть и изобразить диалектику того, как «дерзанье внуков и мудрость дедов» превращается в плотную ткань общественного бытия. Он ценит вольнолюбие и свободомыслие Васьки Буслаева, но до тех пор, пока они не переходят в индивидуализм и нигилизм. Ему дорога уравновешенная и твёрдая государственная мудрость посадника Буслаева, но народ-то сложил былину об ушкуйнике, бунтаре, богатырской силе, молодости:
Народ с тобой в расчёте
И в былях не забыл,
Не в славе и почёте
Тебя он возлюбил,В безвластье и в безбожье,
В отбив от зримых вех,
Стоял на раздорожье
Упрямый человек…В своём посягновенье
Из самых крайних сил
Не только дерзновенье —
Себя он преломил.
Для Наровчатова молодой Васька Буслаев — фигура трагическая, человек, надорвавшийся в стремлении дойти до предела. Характер чисто русский в своей безмерности, дерзновенности, решительности. Наровчатов выявляет его неоднородные потенции. Буслаев стоит на «раздорожье». Возможны разные пути: путь к погибели, красивой и в своей отчаянности бессмысленной, «преломляющей» человека. И путь мужания, собирания и углубления личности, путь служения обществу. «Неумолимо грозно Взглянул нам в очи век. Пока ещё не поздно, Опомнись, человек! Так подними же вежды, Раскрой их ввысь и вширь, Последняя надежда, Последний богатырь!», — устами схимника убеждает своего героя Наровчатов.
Интересную трактовку характера Василия Буслаева дал Л. Лавлинский, связав его с лирикой Наровчатова: «”Василий Буслаев” — нечто среднее между былиной (личность героя!), исторической песней (бытовые и этнографические подробности) и современной повестью в стихах. Образ, созданный в поэме, сродни лирическому герою Наровчатова— безоглядная удаль новгородского ушкуйника перекликается с «азартом» молодого офицера — того, что пускал автомашину под артиллерийский обстрел и «на семи разносмертных ветрах», картинно, «не рассыпав», сворачивал самокрутку».
Наровчатов, считает Л. Лавлинский, корректирует увлечения своей молодости. Во всяком случае, это факт, что он снова и снова вглядывался в себя молодого, сравнивал разные эпохи своей жизни. В Буслаеве он нашёл и с большим мастерством разработал издавна привлекавший его национальный характер. И конечно, в трактовку этого характера Наровчатов вкладывал личный опыт. Его меньше всего занимала историческая реставрация: «Общество и человек — вот идея этой поэмы, исторической по материалу, но современной по своим задачам». (2)
В последней поэме «Фронтовая радуга» он вновь обращается к молодости своего поколения: «Освещены далёкими огнями, Придя из нестареющей нови, Там в гимнастёрках с крепкими ремнями Стоят друзья — товарищи мои». Её герой, «лихой разведчик Коля Бородин», — это и второе «я» самого Наровчатова, и возможный вариант его собственной судьбы. Он то отделяет себя от героя, то сливается с ним. Многочисленные лирические отступления по сути являются и характеристикой Бородина. То, что говорится о Бородине, бросает свет на самого поэта:
А был лейтенант романтичен,
хоть плачь,
В нём геройская чуялась складка.
Шуршала,
как мушкетёрский плащ,
Зелёная плащ-палатка.
Не такими ли мушкетёрами уходили когда-то на войну добровольцы Наровчатов и Луконин! «Все мы в точках своих отправных Товарищ с товарищем схожи».
«Фронтовая радуга» свела воедино многие мотивы поэзии Наровчатова. Он дал лирический обзор пути своего поколения — «от года рождения после Октября» до той черты, где многие сравнялись в «посмертной славе», — вспоминая погибших друзей: Майорова, Молочко, Стружко, Суворова, Когана, вехи своей собственной биографии.
В поэме рассказано о короткой любви и о коротком счастье Коли Бородина и Наташи Одинцовой. Оба они погибли. Но заканчивает Наровчатов поэму высокими словами о бессмертии своих героев:
Подписала
последний счёт
Времени
бесконечность.
«Неужто
нас Будущее
зовёт?» –
«Да», –
ответила
Вечность.
Наровчатов до конца остался верен своему поколению, романтическому взгляду на людей и жизнь.
В 1938 году, когда он путешествовал по Крыму, ему подарили ботинки Александра Грина. (3) Он помнил об этом всю жизнь. Они были ему впору, человеку светлой души и таланта.
Другой его привязанностью ещё с довоенной поры стал Максимилиан Волошин с его «Домом поэта». Одной из последних больших работ Наровчатова была статья о нём: «Он был человеком добрым, с широким и честным сердцем, весёлым и простодушным, — людям с ним было легко и просторно». (4) Наровчатова всегда влекли люди бескорыстные и великодушные, с сосредоточенной мыслью и сильными страстями. И не любил он литературных дельцов, пройдох, дошлых и ушлых искателей выгод, осмеянных им в «Утверждении» и «Базарной Галатее».
Но пусть о нём лучше скажут его друзья и товарищи:
«Он вообще первым или одним из первых «отвесно и твёрдо» посмотрел в историческую даль, сознавая одновременно, что нельзя идти вперёд, глядя всё время назад. У него было острое историческое чутьё, способность вдуматься и вчувствоваться в перспективу происходящего (…)
Всё лучшее в Сергее и в его поэзии от благородной русской семьи, в которой он вырос. Главным в Наровчатове было чувство равенства со всеми живущими независимо от цвета кожи и глаз. А его голубые глаза смотрели на мир отважно и милосердно (.. .) Он всё понимал и чувствовал глубже и острее нас. Человек высочайшей образованности, он жил не только среди нас, грешных, — жил в истории и в культуре, и в великих этических учениях (…) Сергей Наровчатов на всё реагировал и многое знал. Его стихи — это он сам, а не комментарии к себе», (5) — писал А. Межиров.
А это — П. Воронько: «Он был во всём необыкновенно красив, искренен и удивительно честен». (6)
И Наровчатов — сам о себе: «Литература стала моей жизнью с самых юных лет. Ей я отдаю всё, что отпущено мне природой, всё, что накоплено благодаря постоянному стремлению читать, учиться, отыскивая прекрасное и полезное среди созданного великими творцами всех стран и народов». (7)
Он был поэтом по призванию, по чувству долга, по любви.
Наровчатов жил главным и стремился писать о главном:
Грешим не главным и не славным,
Но в самом главном мы правы,
И знаем мы, что в этом главном
Земля нова и мы новы.
Адольф Урбан
_____________________________________________
(1) Лавлинский Л., «Не оставляя линии огня».
(2) Наровчатов Сергей, «Поговорим о нашем славном, о настоящем ремесле…», с. 148.
(3) Грудцова О., Сергей Наровчатов. Очерк творчества, М., 1971, с. 79.
(4) Наровчатов Сергей, Максимилиан Волошин. — В кн.: Волошин Максимилиан, стихотворения. Л., 1977, с. 7.
(5) «Литературная газета», 1981, 29 июля.
(6) Там же.
(7) Наровчатов Сергей, «… Через всю жизнь». — «Литературная газета», 1981, 29 июля.